Unknown - untitled

бросила на меня взгляд, словно говорящий: «Это было бы вели-

колепно!». Я уже готов был взяться за статью, хотя ее написание

228

наверняка закончилось бы катастрофой. Тина была, как сказал

когда-то Троу, великолепной девушкой в неподходящем наряде.

«Нью-Йоркер» — его история, его традиции, его место в уникаль-

ной американской культуре — никогда не подходил ей, да она

никогда и не пыталась исправить положение. В любом случае, журнал не подчеркивал всех ее преимуществ, чего обычно ожи-

дают от правильно подобранного наряда.

Следующая конференция так и не состоялась, потому что

две недели спустя Тина исчезла — именно! — в облаке Шума , из

которого и появилась. В то утро, когда она ушла, я сидел дома

и писал, и мне позвонил приятель-редактор, а ему про ее уход

рассказал один из журналистов. И как и шесть лет назад, я ска-

зал, что этого не может быть. Тина Браун не могла уйти из

«Нью-Йоркера»! Я позвонил в редакцию и узнал, что это правда, потом поехал в журнал и понял, что никто не знает, что сказать

по этому поводу. Тина спасла «Нью-Йоркер» от забытья, и за это

мы все были ей очень благодарны, но она так и не смогла вопло-

тить в жизнь свое понимание того, каким должен быть жур-

нал, и сейчас все вы глядело так, будто она бросила нас в беде.

(Уже неделю спустя, когда редактором стал Дэвид Ремник, жур-

налист «Нью-Йоркера» и лауреат Пулитцеровской премии, ситуация уже не выглядела такой трагической, и все испытали

облегчение.)

Но когда Шум утих и стало возможно спокойно посмо-

треть по сторонам, вот что вы увидели: большую, высокомер-

ного вида офисную башню посредине Тайм-сквер и реклам-

ный хаос вокруг вас. С того самого момента, как летом 1998 года с

этого здания упал кусок строительных лесов, убив в отеле «Вуд-

сток» пожилую женщину, — Тайм-сквер был потом перекрыт

на целую неделю, — о новом здании стали говорить, что оно

приносит несчастья. Многие сотрудники Cond é Nast с опаской

229

посматривали на него. Редактор Vanity Fair Грэйдон Картер про-

вел церемонию «фэн-шуй» на своем этаже, прежде чем его жур-

нал переехал в новый офис.

Для меня все это было настоящим ноубрау — это здание здесь

у меня перед глазами. Так выглядит мир после эпохи «низ-

кого» и «высокого». Теперь осталась, по-моему, одна середина, но это не та старая середина, потому что больше нет «высо-

кого» и «низкого», чтобы ее можно было определить. Архи-

текторы обосновали свой дизайн идеей, что редакционные

офисы всех журналов должны быть в одном стиле независимо

от того, «Нью-Йоркер» это, Vogue или Mademoiselle . Любая куль-

тура, свойственная конкретному журналу — например, небреж-

ный аристократизм «Нью-Йоркера», — тщательно вычищалась, заменяясь нейтральным офисным дизайном. Ничего из старой

мебели не собирались перевозить в новое здание. Все эти старые

столы, которые были хороши только в том случае, если вы знали, что за ними сидели И. Би Уайт или Джозеф Митчелл, должны

были остаться в наследство новому арендатору — рекламной

фирме, которая снимала офис с мебелью. Стиль новой редакции

описывался как «отличный итальянский офис»: встроенная

модульная мебель, эстетически приятная, эргономичная, ком-

пактная и безопасная для окружающей среды. Кабинеты под-

разделялись на четыре категории — A, B, C и D в зависимости от

места, занимаемого в иерархии компании. Мне достался каби-

нет категории C — без окна. Но у меня хотя бы был свой кабинет.

Некоторым другим журналистам повезло меньше.

Итак, тот же самый процесс, что происходил вокруг нас на

Тайм-сквер — перековка субкультуры в массовую культуру, —

скоро должен был начаться и внутри этого здания. В ноубрау все, в конце концов, сводится к одному и тому же. Тайм-сквер и Сохо

становятся одним и тем же. Шум не переносит различий.

230

Для меня независимость была возможна только внутри

системы — внутри корпоративного здания. Старое понятие

независимости основывалось на романтическом понимании

культуры, вынесенном из университета. Это понимание, каза-

лось, находило свое воплощение в старом «Нью-Йоркере», но было неприменимо к эпохе ноубрау , где пять или шесть гло-

бальных медиакорпораций контролировали все — одни —

культуру, другие — маркетинг, а некоторые — и то и другое, —