Unknown - [Zamaleev A.F.] Lekcii po istorii russkoi filosofi(BookFi.org)

Тут на первый план выдвигалось их отношение к Западу. Характеризуя преобразования Петра I, Карамзин вменял ему в вину то, что с началом европеизации "честью и достоинством России сделалось подражание". Царь-реформатор хотел искоренить "древние навыки" и ввести просвещение. Конечно, просвещение достохвально, но в чем оно состоит? "В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях". Это опять-таки от просветительской установки - разделять знания и обычаи. Карамзину свойственно было убеждение, что знание доставляет благо, а обычай формирует нрав. Он не усматривал связи между познанием вещей и познанием души, оставаясь на позициях просветительской теории двойственной истины. Ему казалось, что Петр вместо просвещения вверг страну в подражание, унизив россиян "в собственном их сердце". "Мы стали гражданами мира, - писал Карамзин, - но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр". Царь, сам того не желая, принизил самодержавие, заставив ненавидеть злоупотребления монархов.

Немало "пятен" находил Карамзин и в царствование Екатерины: "чужеземцы овладели у нас воспитанием, двор забыл язык русский, от излишних успехов европейской роскоши дворянство одолжало". В полной мере обнажились "вредные следствия Петровой системы", поддержанной "незабвенной монархиней". Время Павла прошло в страхе и оцепенении: он "считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг". Ненавидя дело своей матери, он "легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости".

115

Именно Павел своими "зловредными" действиями настроил умы против неограниченного самодержавия, заставив мечтать о конституционных переменах.

Но как ограничить самодержавие в России, не ослабив при этом "спасительной царской власти?" - спрашивал Карамзин. Вопрос по существу был риторическим, ибо он решительно не соглашался "поставить закон... выше государя". Ведь тогда потребуется блюсти неприкосновенность самого закона, замечал Карамзин. Кто станет это делать - Сенат или Государственный Совет? И будут ли их члены избираться государем или государством? В первом случае это будут "угодники царя", и, стало быть, разовьется ласкательство, во втором же - его соперники, которые "захотят спорить с ним о власти", а это уже будет аристократия, а не монархия, двоевластие, принесшее и без того немало бед России. Мудрость целых веков нужна для утверждения власти, потому охранительность в политике предпочтительней всякого творчества. "Самодержавие, - резюмировал Карамзин, - основало и воскресило Россию; с переменою Государственного Устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь разных и многих, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы".

В рассуждениях историка явственно обозначился крен в сторону историософизации самодержавия, возведения его в степень высшей политической мудрости. При таком раскладе ничего не значило лицо отдельного тирана-самодержца; оно составляло исключение, а не правило, обусловленное личными свойствами самого монарха, а не монархической системы. От Карамзина тянется длинная нить русского политического консерватизма, охватывавшего самые разнородные направления - от позднего славянофильства до "русского византизма" и официального монархизма.

2. "Русский византизм" . Провозглашенный Данилевским принцип "эгоистической политики" получил свое претворение в крайне консервативной теории "русского византизма", создателем которой стал К.Н. Леонтьев (1831-1891). Его работы воспринимались современниками как "разложение славянофильства" [П.Н. Милюков]. Действительно, в большинстве из них, в частности, таких как "Византизм и славянство" (1875), "Русские, греки и юго-славяне. Опыт национальной психологии" (1878), "Письма о восточных делах" (1882-1883), он открыто выступал против идеи "односторонне славянского" назначения России, признания ее авангардом всеславянства. Ему казалось, что "вовсе нелестно быть тем, чем до сих пор были все славяне, не исключая даже русских и поляков: чем-то среднепропорциональным, отрицательным, во всем уступающим духовно другим, во всем второстепенным". По этой причине Леонтьев политику "православного духа" предпочитал политике "славянской плоти". Другими словами, он откровенно становится на позиции религиозно-национального консерватизма. В Леонтьеве больше всего поражала сила его ума, "недоброго, едкого, прожигающего каким-то холодным огнем" [ С.Н. Булгаков ]. Им владело какое-то неизъяснимое ощущение трагизма истории, сознание