Andrew - o 8b191ad8675a2039

Девушка оперлась о спинку кресла и нежно посмотрела на ребенка. Митька бросил палец, и,

почувствовав запах матери, запросился к ней на руки.

Марья Федоровна приложила его к груди, расстегнув домашний сарафан. Царь взглянул на

жену и чуть усмехнулся: «Кусается-то больно, зубы не лезут у него еще?».

-Да вот к весне должны, к Пасхе, - тихо сказала девушка. «Как раз полгодика ему будет».

-Ты вот что, - Иван Васильевич посмотрел на задремавшего Митьку, - поди, в колыбель его

положи, там три мамки сидят, приглядят. И дверь на засов закрой.

Марья покраснела и едва слышно пробормотала: «Так вам же ехать надо, уж возок

заложен».

-Потерпят, - сказал царь, удобно устраиваясь в кресле. Марья отнесла ребенка в

опочивальню, и, опустив голову, встала перед мужем.

-Сарафан подыми свой, - приказал Иван Васильевич. Жена повиновалась.

Он оглядел девушку со всех сторон и сказал: «Как родила ты, так задница у тебя круглее

стала, Марья. Надо тебе, как откормишь, опять понести, одного сына мало».

Иван Васильевич усадил жену на себя и улыбнулся, глядя на ее пылающие щеки. «Вот так и

понесешь», - пробормотал он, закрыв глаза. Жена только тяжело, прерывисто дышала.

Отпустив ее, он встал, и, уже на пороге обернулся: «Вечером приду, пущай Митьку мамка

сегодня ночью покормит, поняла?».

Марья только кивнула головой, оправляя сарафан.

Матвей удобно расположился в кабаке и велел принести себе горячего сбитня.

-Сбитень дома пей, - ядовито сказал целовальник, - сюда за вином приходят.

-А ты мне, мил человек, - лениво ответил Матвей, со значением взглянув на мужика, -

капельку вина в оный налей, мы с тобой друзьями и расстанемся.

Целовальник недовольно пробормотал что-то, но вскоре принес горячий, дымящийся стакан.

-В Париже, небось, нет такого, - Матвей вдохнул запах имбиря, меда и шалфея. «Хорошо», -

он отхлебнул и вдруг замер, - с улицы доносились крики и конское ржание.

-Царь едет! – просунул голову в дверь какой-то мальчишка.

Матвей побледнел, и, чуть подождав, отставив стакан, вышел в свежее, морозное

московское утро.

Щербатый стоял на коленях у ворот церкви, завывая, тряся веригами.

-Благослови, святой отче, - наклонился к нему Матвей и шепнул: «Гляди в оба, как возок

отъезжать будет, - сразу ко мне”.

Юродивый только прикрыл веки.

Матвей вернулся в кабак и, грея руки о еще теплое олово кружки, тихо прошептал: «Господи,

ну что – войти мне туда прямо сейчас? То ж плоть и кровь моя, ровно как Митька. Ну не

хотел я этого ребенка, не знал о нем,- так что это меняет? Ему ж убить ее – легче легкого.

Ну, нет,- он, было, поднялся, но опять сел, уронив голову в руки.

«Господи, - подумал он, - ну хоша ты вмешайся, ну пошли ему смерть, можешь же ты?

Истинно – грешен он перед тобой. А я не грешен? – вдруг, зло, сказал себе Матвей. «И живу

до сих пор. Сказано же от Писания: «Ибо вечна милость его». Хоть дитя-то, убереги,

Господи. Или мне, - Матвей на мгновение застыл, - выбирать придется?».

Он чуть не застонал вслух: «Знаешь ведь ты, как наказывать, Господи, знаешь, и больно

бьешь – без промаха».

Он махнул рукой целовальнику и велел: «Водки мне принеси ».

-Так бы сразу,- пробурчал тот.

-Ну здравствуй, Марья Владимировна, - царь прошелся по грязным, запустелым палатам.

«Да, хозяйка из тебя скверная, правильно твой муж делал, что учил тебя. Только вижу, плеть

тебе на пользу не пошла».

Маша стояла, опустив голову, краснея, комкая в руках испачканный ручник.

-Смотрю, ты с приплодом на Москву явилась, - Иван Васильевич дернул головой в сторону

лавки, где мирно спало золотоволосое дитя. «Парень али девка?».

-Девочка, - тихо сказала Маша. «Тоже Мария, как я».

-Девочка, - протянул государь. «И сколько ей годиков?».

-Два в январе было, - женщина вдруг вскинула голову.

-Видишь ли, племянница, - почти ласково сказал царь, - разное про меня известно. Но вот

что дурак я – такого не скажешь. Ежели ты Магнусу покойнику что наплела – так он с пьяных

глаз, конечно, и поверить тебе мог, не спорю. Только вот я давно на свете живу, и знаю,

сколь долго бабы непраздны бывают. Чей ребенок? – царь занес руку и отвесил Маше

тяжелую пощечину.

Та молчала, упрямо смотря в желто-зеленые глаза государя.

-Да,- сказал тот, доставая кинжал, - ты, конечно не бабка твоя, княгиня Ефросинья, упокой

Господи душу ее. Та бы не сломалась, хоша бы, что я делал. А ты сломаешься, - Иван

Васильевич одним резким, быстрым движением полоснул спящего ребенка по горлу.