Andrew - o c24ec28d571a6d65

Мальчик на мгновение прижался теплой щекой к ее руке и стал писать.

Когда Хосе заснул, а в доме воцарилась тишина, Эстелла закрыла дверь своей комнаты на

засов, и, встав на колени, поддев половицу ножом, достала свои заметки. Она очинила перо

и стала шифровать – медленно, аккуратно.

Завтра ее уже ждали в Кальяо – с донесением.

Священник зашел в свою келью – маленькую, аккуратную, чисто выбеленную, и посмотрел в

окно. Над холмами, что отделяли город от океана, играл чудный – лазоревый, багровый, -

закат. Медный диск солнца опускался вниз, освещая дорогу серого камня, что вела отсюда в

Кальяо.

Колокола били к вечерне и священник, перекрестившись, встал на колени перед распятием

темного дерева.

Как всегда, он молился за ее душу.

-Я не могу, - сказал он тогда Джону,- яростно, жестко. Они сидели в таверне, при бойне –

здесь, в трущобах, за Тибром было безопасно.

-Он тебя ищет, - тихо ответил разведчик. «Он спрашивал в курии. Ты не иголка в стоге сена,

Джованни, ты уважаемый римский гражданин, тебя все знают».

Джон помедлил и сказал: «Это единственный выход. Прямо отсюда ты пойдешь к какому-

нибудь своему знакомцу из коллегии кардиналов, и скажешь, что хочешь постричься.

Внезапное озарение, тебе во сне явился святой Франциск Ассизский, в общем, не мне тебя

учить. И сразу езжай в монастырь – куда-нибудь в горы, подальше».

-А потом что? – он хмуро отпил вина.

-Я распущу слухи, что тебя казнили – так будет спокойней, - ответил разведчик. «А через год

все уляжется и ради Бога – приезжай в Лондон, венчайся со своей дамой сердца, и живите

тихо в деревне»

-Я не могу с ней повенчаться. Пока, - еще более хмуро ответил Джованни. «Это Мария, жена

Куэрво».

-Вот же тебя угораздило, - хмыкнул Джон. «Ну, вы оба не мальчики, разберетесь без

кровопролития, думаю. Но ей тоже пусть сообщат о казни – если кто-то, хоть словом

проговорится о том, что ты жив – тебя ничто не спасет. И я не спасу».

Через два дня он стал послушником. А зимой, - он до сих пор помнил то пронизывающее,

ледяное горное утро, - он спустился из аббатства в деревню, и нашел в тайнике, что показал

ему Джон – записку. Краткую и ясную.

Он прочел несколько строк, и тщательно разорвав бумагу, пустив ее клочки по ветру, стал

возвращаться в монастырь, прося Бога только об одном – чтобы его сердце остановилось

прямо здесь, среди серых, скованных холодом камней.

Джованни тогда остановился и прошептал: «Господи, и дитя тоже. Ну, за что же ты так,

Господи. Ведь это могла быть моя дочь. Моя девочка, - он стиснул зубы, и потом, на

следующий день, оказавшись у тайника, положил туда ответ – тоже короткий. Тогда он и

принял обет молчания - на год.

-Девочка, - прошептал сейчас он. Джованни молился и за нее тоже – хоть она и умерла

некрещеной, без имени, хоть он и не знал – его ли было то дитя, - но все равно молился.

«Иначе, - подумал он, поднимаясь, - я не могу».

Он еще раз посмотрел на дорогу в Кальяо, и, вздохнув, сел за стол – за те несколько дней,

что он здесь провел, в трибунал святой инквизиции уже принесли пачку доносов –

большинство из них было написано безграмотными почерками, с ошибками, и надо было во

всех них разобраться, прежде чем назначать заседание.

Давид вымыл руки в серебряном тазу и ласково посмотрел на зардевшуюся девушку. «Вот и

все, донья Каталина, видите – ничего страшного. Бояться нечего, вы совершенно здоровы».

Она вздохнула, и, улыбнувшись, сказала: «Спасибо вам большое, дон Диего, вы такой

замечательный врач!»

-Ну, иди, милая, - жена вице-губернатора погладила дочь по голове, - переодевайся к обеду,

сейчас уже и за стол.

Девушка присела, уже у двери, и, все еще смущаясь, бросив взгляд на Давида, - вышла.

-Право, донья Исабель, - Давид улыбнулся, - она просто подросток. Все это пройдет, когда

она выйдет замуж. Я видел много таких пациенток – он стал собирать инструменты, - как

только они ложатся в брачную постель,– их и не узнать. Тем более, если она быстро

забеременеет».

Донья Исабель повертела в сухих руках кружевной платок. «Ах, дон Диего, - вздохнула

женщина, - все же она у нас единственная дочь. Сыновья выросли, кто в Панаме, кто в

Новой Андалузии, служат короне, а Каталина родилась, когда мне было уже под сорок, мы и

не ожидали ее. Все же ей только шестнадцать лет…».

-Ну, - Давид пожал плечами, - если тянуть, то все ее, - он помедлил, - неприятности только