Andrew - o 0a115616b968c99b

- сухо сказала женщина. «И князя Василия Ивановича, сами слышали, казнить собираются.

Да и потом, - Мэри подняла лазоревые глаза, - вы, где с Федором Петровичем жить будете?

Они сейчас самозванца с престола скинуть хотят, недосуг Федору Петровичу с

полюбовницей-то встречаться. Или вы хотите, чтобы он ради вас о долге своем забыл? Дак

не будет такого».

Губы Ксении дернулись и Мэри, встав, обняв ее, проговорила: «Ну, простите меня, Ксения

Борисовна, коли не про нраву вам сие. Однако ж и, правда, хуже нет доли, чем у женатого

человека в подхозяйках ходить».

Девушка сжала длинные пальцы, и, раздув ноздри, ответила: «А мне хоша как, Марья

Петровна, я под него хоть на Красной площади улягусь, на глазах у всей Москвы! А вы,

видно, не любили никогда, коли говорите так!»

- Отчего же, - жестко сказала Мэри, вернувшись за стол, - любила. Однако ж, окромя любви,

еще и честь есть, Ксения Борисовна, не след о ней забывать-то.

- А мне все равно, - уже на пороге обернулась девушка, - чести девичьей у меня нет более,

на ваших же глазах я ее лишилась, если помните. Да и вы, Марья Петровна, - она

издевательски усмехнулась, -для меня ноги раздвигали, и с удовольствием, как мне кажется.

Али послышалось мне?

Мэри помолчала и, оглядев Ксению с головы до ног, заметила: «Тако же и вы, Ксения

Борисовна, тако же и вы. Господь вам судья, однако, помните – что мы сами, по воле своей

делаем, дак за то у престола Всевышнего и ответ держать придется. А более ни за что».

- Вот и буду, - резко сказала Ксения. «А честь, Марья Петровна, дак, если любишь, и слова

такого не знаешь».

Девушка захлопнула за собой дверь светелки, и, опустив засов, привалившись к стене,

задрав подол монашеской рясы, - развела ноги в стороны.

- Федор, - простонала она, прикусив зубами край платка. Ксения задрожала, и, съехав на

дощатый, твердый пол, закрыв глаза, - из всех сил стараясь сдержаться, - подавила крик.

Федор улыбнулся, и, приняв от Дуни грамотцу, ласково сказал: «Ну, молодец. На Английский

Двор, сбегаешь еще, и завтра – в монастырь, да и все – спи до обедни опять».

Девушка внезапно покраснела и спросила: «А князю Василию Ивановичу голову отрубят,

слышала я? Как же это так, Федор Петрович?».

Воронцов-Вельяминов отложил перо и потянулся: «Да не отрубят, не бойся, иначе, зачем я

тут сижу? А что, - он подмигнул девушке, - соскучилась?»

Та пробормотала что-то, и Федор велел: «Иди, трапезничай, да возвращайся – я к той поре

записку тебе отдам, что на Варварку нести надо будет».

Когда занавеска задернулась, он откинулся на лавку и задумчиво сказал: «Нашлась, значит,

дочка дяди Матвея. Праправнучка Ивана Великого получается, если б в себе она была – вот

и наследница престола царей московских. А Борис Федорович покойный, мне Шуйский

рассказывал – все бумаги царя Ивана пересмотрел, вместе с патриархом, а так и не отыскал

ее. Мудрено ли, юродивая да безъязыкая. Ну, пусть Марья ее забирает, еще не хватало тут

смуту из-за нее устраивать. Да и не проживет она долго, два десятка лет под землей

провела, преставится, и Господь с ней».

Он быстро набросал грамоту священнику при Английском дворе, и, закрыв глаза, тихо

сказал: «Ах, Ксения, Ксения, ну, недолго терпеть осталось».

Федор развязал мешочек, что висел рядом с нательным крестом и вчитался в быстрые,

торопливые строки: « Знай же, что я буду тебя ждать, хоть сколько, хоть до конца жизни

моей, окромя тебя, Федор, никого другого мне не надо».

- Весной, - спокойно подумал мужчина. «Как раз к тому времени рабочих надежных найду, на

Шексне этой меня никто и не видел, не узнают. А в монастыре всегда отыщется, что

починить, крыша там протекает, али стены подновить надо будет. Однако ж забирать Ксению

оттуда не надо, я к Троице на Москву вернусь, с государем кончать будем, пусть лучше в

обители сидит, спокойнее. А потом – Федор задумался, - Лизавету в подмосковной оставлю,

с детьми, а я с Ксенией тут заживу. Посмотрим, что из сего выйдет».

Занавеска заколебалась, и с порога раздался тихий голос: «Как вы и сказали, Федор

Петрович, Боярская Дума казнить Василия Ивановича приговорила».

- Ты проходи, - велел Федор, убирая грамоты.

Неприметный человечек сел к столу, и, налив, себе кваса, вытирая русую бороду, сказал:

«Самозванец там прямо соловьем разливался, ну, наши-то, понятное дело, уши и развесили.

Да и, - он усмехнулся, - Федор Петрович, там кто сидит – те, кто от государя этого вотчины