Andrew - o 0a115616b968c99b

с пустыми глазами-пуговицами. Она надорвала нежным пальчиком нитки на спине, и, увидев

внутри блеск золота, чуть погладила фигурку на ножнах кинжала. «Жди,- велела Марья

рыси, и, стянув нитки, завязав их крепким узлом, положив каштановую голову на куклу, -

закрыла глаза.

Болотников уронил голову на плечо жены, и, отдышавшись, прижавшись к ее губам, тихо

сказал: «Я люблю тебя!».

-Я люблю тебя,- повторила она, лежа под ним с раздвинутыми ногами, не двигаясь, глядя

пустыми глазами в беленый, низкий потолок горницы.

Эпилог

Путивль, август 1606 года

Болотников проснулся от пения птиц на дворе. В раскрытые ставни было слышен скрип

тележных колес и звонкий мат – уже третий день войско уходило из города.

Он поцеловал каштановые локоны, что лежали на его руке, и, перевернув жену на бок, взяв в

руки ее теплую грудь, тихо сказал: «Я скоро вернусь, Лизонька. Разобьем Шуйского, и приеду

за вами. К Покрову вернусь».

-Вернусь,- услышал он нежный голос и, поцеловав острые лопатки, - ласково раздвинул ей

ноги.

-Заберу их отсюда на Москву,- подумал Болотников, окуная пальцы в жаркое и влажное,

слыша ее спокойное дыхание,- и все будет хорошо.

-Я люблю тебя,- сказал он, прижимаясь губами к стройной шее.

-Люблю тебя,- повторила жена, и он, как всегда, подумал: «Счастье мое, Лизонька моя».

Уже одевшись, он наклонился, и, поцеловав алые, мягкие губы, сказал: «Жена воеводы

Григория Петровича за вами присматривать станет, так что ты не волнуйся, все будет

хорошо».

-Хорошо,- она дрогнула темными ресницами и посмотрела на него безмятежными,

спокойными, синими глазами.

Перед тем, как выйти из дома, он заглянул к Марье – дочь спокойно сопела, уткнувшись

лицом в тряпичную куклу.

-Не надо будить,- подумал Болотников. «И так шумно было все эти дни, пусть поспит дитя

вдоволь. Сладкая моя девочка». Он перекрестил ребенка и, вздохнув, прошептал: «Храни их

Господь».

Ляпунов, перегнувшись в седле, захохотал: «Заждались тебя, воевода! Ну, дак конечно -

такую женку, как Лизавета Петровна, трудно оставить!»

Болотников вскочил в седло своего вороного, кровного жеребца и сердито спросил: «Что там

лазутчики, вернулись?».

-А как же,- отозвался Ляпунов. «Воронцов-Вельяминов и Трубецкой с десятью тысячами под

Кромами стоят, ждут нас, Иван Исаевич».

-Это все, что у них есть? – удивился Болотников, вдыхая свежий, утренний воздух, глядя с

вершины холма на войско, бесконечной лентой растянувшееся по северной дороге.

Он посмотрел на пышную зелень дубов вокруг, на блеск золотых куполов монастыря и вдруг

рассмеялся: «Да мы их за единое сражение сомнем, Прокопий Петрович!»

Ляпунов поджал губы. «Шуйский-то их вперед выдвинул, Иван Исаевич, сам с остальными

силами под Калугой затаился».

-Ну и славно, - небрежно отозвался Болотников,- его тоже на кол посадим, как доберемся. А

с Воронцовым-Вельяминовым,- он засучил рукава кафтана,- я сам посчитаюсь, мы с ним

давние знакомцы, Прокопий Петрович. Он у меня смерти, как милости просить будет, а я, -

белые зубы блеснули в ледяной улыбке, - немилосерден ныне. А что патриарх этот ложный,

Гермоген, коего Поместный Собор заместо истинного избрал? – поинтересовался

Болотников.

-Анафемствуют нас во всех церквях, - неохотно ответил Ляпунов,- тако же с амвона он

проповедует, что самозванец,- то есть царь Димитрий Иоаннович,- торопливо поправился

мужчина,- мертв, на Москве убит.

-Сие он, сука, лжет, - спокойно сказал Болотников, - тако же на кол сядет, и язык я ему

вырву. Ладно,- он сладко потянулся,- поеду, Прокопий Петрович, посмотрю, что там у нас в

голове, а как на ночь располагаться будем – приходи, ты же под Кромами не воевал,

расскажу, что я придумал – я те места хорошо знаю.

Болотников рассмеялся, и, гикнув, подхлестнув жеребца – умчался вперед.

Марья проснулась и, посмотрев на куклу, сказала ей: «Сегодня. А ты тут останешься ,за

нас».

Она соскочила на пол и, оглянувшись, пробормотала: «Нет никого. Черный Иван ушел. А

рыжего, отца, Федором звали, я помню».

Девочка оделась, и, заглянув в горницу к матери, велела: «Вставай. Пора нам». Девочка,

засопев, приподняла крышку сундука и обернувшись, строго проговорила: «Теперь слушай».

-Рубашка, - терпеливо сказала Марья, указав нежным пальцем на лавку. Мать покорно ее

натянула.

-Сарафан, - продолжила девочка, вздохнув. «Платок. Туфли, - она опустилась на колени, и,