И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Мне представляется, что такой мощной по составу делега­ции советских физиков-теоретиков на Западе еще не бывало. Но и на этот раз не обошлось без шероховатостей. В послед­нюю минуту перед выездом выяснилось, что Гинзбурга «опять не пустили». Правда, через несколько дней после начала кон­ференции, в результате хлопот все того же Келдыша, Гинзбург в Триесте появился.

Запомнились необыкновенно высокий уровень докладов, ежевечерние лекции лауреатов Нобелевской премии, в том числе и великого П.А.М. Дирака, многочисленные экскурсии и дружеские ужины. На одной из посиделок, которую устраи­вали мы с Абрикосовым, удалось даже разговорить молчали­вого Дирака. «Для затравки» Алеша стал рассказывать свои обычные туристские истории, одна из которых была о том, как он в горах встретился один на один с медведем. Этот слу­чай произвел такое сильное впечатление на Дирака, что он начал задавать вопросы, а затем и вовсе разговорился.

Вчетвером — Гинзбург, Абрикосов, Лифшиц и я — мы со­вершили автомобильную экскурсию в Венецию, Флоренцию и вернулись в Триест через Сан-Марино. Все это было органи­зовано Саламом. Во Флоренции нам пришлось несколько за­держаться из-за Евгения Михайловича Лифшица, который не успел вместе с нами посетить галерею Питги. Дело в том, что он был страстным фотографом, снимал все, что видел инте­ресного, на диапозитивы, которые затем с удовольствием пока­зывал своим друзьям и обстоятельно комментировал со свой­ственной ему педантичностью. У меня сложилось впечатление, что чрезмерное увлечение фотографированием достопримеча­тельностей приводит к тому, что фотограф-любитель видит окружающий мир только через видоискатель и иногда пропус­кает самое интересное.

Хотя Центр в Триесте был задуман для поддержания теоре­тической физики в третьем мире, он, по крайней мере в тече­ние двух десятилетий, играл роль международного центра в более широком смысле. Мне неоднократно доводилось бывать там на конференциях, посвященных самым актуальным во­просам современной теоретической физики, быть директором школ по физике конденсированного состояния и членом со­вета Центра. В моей научной биографии участие в работе Цент­ра занимает важное и особое место.

Ланч в замке Дуино

Во время своих поездок за рубеж, в необычной ситуации, мне часто приходилось открывать новые стороны в характере своих друзей.

С Абрикосовым у нас сложились близкие товарищеские от­ношения с самого его появления в теоротделе Ландау Инсти­тута физических проблем в 1948 г. В то время у нас не было своих кабинетов, мы обычно работали у меня дома, а в пере­рывах часами обсуждали работы по телефону.

К моменту конференции в Триесте у нас за плечами уже числилось более 30 совместных публикаций. Наша многолет­няя дружба была не без шероховатостей, однако теплые отно­шения всегда брали верх. Недостаток Алешиного характера состоял в том, что иногда по совершенно необъяснимым при­чинам он мог невзлюбить выбранную им «жертву».

Незадолго до этой поездки в Триест умер Ландау. Он был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, в своеобраз­ном некрополе, рядом с многочисленными государственными деятелями, артистами, генералами и учеными. Когда встал вопрос об установке памятника, нам не захотелось следовать образцам соцреализма, воздвигнутым на соседних могилах.

Следует сказать, что к этому времени борьба с «формализ­мом» и «абстракционизмом» в искусстве, начатая при Хрущеве, не закончилась, еще была свежа в памяти его непристойная ругань на выставке в Манеже по адресу ныне знаменитого скульптора Эрнста Неизвестного.

Через общих друзей я был знаком с Неизвестным, испыты­вал к нему, его творчеству необыкновенное уважение, и мне казалось, что и он симпатизировал мне. У меня, естественно, возникла идея заказать памятник Ландау у Неизвестного. Это гарантировало, по меньшей мере, что памятник будет произ­ведением искусства и станет выделяться среди ближайшего окружения. Кроме того, мне импонировала идея связать на­всегда великие имена Ландау и Неизвестного. Свой выбор я решил проверить у Аркадия Мигдала, поскольку он был не только выдающийся физик-теоретик, но и довольно профес­сионально работал как скульптор. У него было много друзей среди художников и скульпторов, из которых наиболее близ­кими ему были художник Д. Краснопевцев, а также скульпто­ры Н. Силис и В. Лемпорт, выполнившие совершенно ориги­нальные скульптурные портреты Нильса Бора и Альберта Эйнштейна. В совместной мастерской Силиса и Лемпорта ча­сто собиралась московская богема. Несколько раз Аркадий при­глашал туда и меня.