И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Но тогда, в 1947 г., нас просто выкинули из списков препо­давателей МФТИ, и никаких объяснений мы, естественно, не получили. В мае 1948 г. я защитил в Институте физпроблем кандидатскую диссертацию, и в сентябре меня зачислили в МФТИ старшим преподавателем. Но мне удалось проработать только один семестр. В январе 1949 г. замдекана С. сообщил мне, что я не смогу продолжать преподавательскую работу в МФТИ, так как у меня нет допуска к секретной работе. Если учесть, что в Институте физпроблем мы как раз в это время заканчивали расчеты по первой советской атомной бомбе, и я имел все возможные допуски по самой высшей категории сек­ретности, это прозвучало даже не как прямая ложь, а просто как издевательство. Я решил сообщить об этом «недоразуме­нии» директору ИФП А.П. Александрову. Однако он не выра­зил ни особенного удивления, ни сочувствия и только посове­товал мне поговорить об этом с генералом А.Н. Бабкиным, который курировал наш институт. Последний также не возму­тился учиненным в МФТИ произволом, и только сказал мне: «Да зачем вам с ними вообще иметь дело?”

Понятно, что и Александров, и Бабкин отлично понима­ли, что скрывалось за моим увольнением из МФТИ, но со­гласно существующим правилам не стали вмешиваться в про­исходящее в чужой епархии. Для меня же это увольнение было не только моральным ударом — мне отказали в доверии об­щаться со студентами — но и нанесло довольно заметный урон моему скудному в то время финансовому положению младшего научного сотрудника. Ничего сверх зарплаты я за выполнение спецзадания Правительства в Институте физ­проблем не получал, в то время как преподавание давало бы заметную надбавку, равную половине моей зарплаты. Только в 1950 г. мой «самоотверженный» труд был замечен, и я был переведен в старшие научные сотрудники. А моя связь с МФТИ прервалась до 1954 г.

В 1952 г. я, как мне казалось, вполне успешно, защитил док­торскую диссертацию. Однако почти целый год ВАК не утверж­дал меня в звании доктора физико-математических наук. В этот последний год жизни Сталина готовилась серьезная перемена в жизни общества, и ВАК, очевидно, не мог в этом неопределен­ном положении принять решение относительно меня.

В марте 1953 г. И.В. Сталин умер. 11 апреля 1953 г., почти одновременно с прекращением «дела врачей» меня, наконец, утвердили в звании доктора. ВАК, который как раз тогда пере­шел в ведение вновь созданного Министерства культуры, вы­дал мне диплом с замечательным номером 000002.

А к осени 1954 г. МФТИ тоже отреагировал, и я был зачис­лен на должность профессора кафедры теоретической физики.

Много лет я читал там общие курсы лекций. С удовольствием вспоминаю годы, тесно связавшие меня с моими студентами. Многие из них стали потом сотрудниками моего института, и многих я теперь часто встречаю в Академии наук.

Бескомпромиссная игра

Я уже говорил, что в юности увлекался шахматами и шаш­ками. Интерес к шахматам я пронес через всю жизнь и здесь мое увлечение совпало с увлечением П.Л. Капицы и послужи­ло нашему сближению. До его последних дней я оставался его постоянным партнером.

Типичная сцена: Ученый совет в «Капичнике», так многие любовно именуют Институт физических проблем, подошел к концу. Озабоченный текущими делами, направляюсь к выхо­ду, и тут меня настигает голос Петра Леонидовича: «Исаак, что-то вы давно не приезжали ко мне играть в шахматы». Я ус­певаю понимающе кивнуть и слышу: «Значит, в субботу, в пять». Еще раз согласно киваю и на этом «диалог» оканчивается. На уик-энд все планы в сторону — надо отправляться на Николину гору. Петру Леонидовичу невозможно было дать уклончи­вый ответ: «с удовольствием, как-нибудь», или «хорошо, мы тогда договоримся» и т.п. Ехать нужно в субботу и прибыть на поединок без опоздания. О дисциплинированности П.Л. Ка­пицы ходили легенды. Могу засвидетельствовать, что семина­ры в Институте физических проблем неизменно начинались и заканчивались с точностью до минуты.

Обычно за несколько минут до назначенного срока шахма­ты в его кабинете на втором этаже бывали расставлены, и Петр Леонидович поудобнее располагался в кресле. В эти минуты он мне напоминал ярого болельщика, нетерпеливо ожидаю­щего начала матча своей любимой команды и заблаговремен­но занимающего место у телевизора.

Наши поединки часто продолжались до полуночи. За вечер мы успевали сыграть несколько партий. Между партиями де­лали перерыв минут на десять. В первых «раундах» успех чаще сопутствовал мне, но я почему-то уставал быстрее, хотя был моложе Капицы на четверть века, и Петр Леонидович всегда реваншировался. Вообще наши шахматные битвы напомина­ли многораундовые поединки боксеров-проффесионалов, этому впечатлению способствовало и то, что мы оба предпочитали острые позиции, не останавливались перед жертвами, азартно устремлялись в атаку.