И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

М.Я. Азбель из Харькова и И.Б. Левинсон из Вильнюса, при­соединившиеся к нам через два года, были не только теорети­ками высокого класса, но и очень сильными полемистами. Они заметно усилили «критический потенциал» команды.

Дальше мы уже расширялись за счет студентов физико-технического института, где с этой целью удалось создать кафед­ру проблем теоретической физики. Студенты, которые хотели поступить на нашу кафедру и работать с нами, должны были сдать все экзамены теоретического минимума Ландау.

На первых порах у нас в институте была установлена де­мократическая республика. Все вопросы, даже самые повсе­дневные, решались коллективно на ученом совете, в который входили заведующие секторами, т.е., поскольку сектора были маленькие, все ведущие сотрудники. Скоро выяснилось, что такая бескрайняя демократия нежизнеспособна. У нас собра­лись крупные личности, характеры, и каждый желал выска­зать и отстаивать свою собственную, оригинальную точку зре­ния по каждому вопросу, что и привело к тому, что ни один вопрос нормально решить было невозможно. Как-то ко мне пришла делегация наших «сеньоров» и попросила прекратить обсуждения практических дел на ученом совете, оставив за ним право решать только научные вопросы. Так закончилась «де­мократическая эра».

В Академии наук существовала тенденция проверять, как научные сотрудники ходят на работу. Мне пришлось издать приказ, действующий и по сей день, в котором было написа­но, что в связи с недостатком рабочих мест (это чистая правда до сих пор) научным сотрудникам разрешается работать на дому. С самого начала я понял: чтобы создать хорошо работа­ющий институт и проводить в нем правильную научную и кад­ровую политику, нужно поменьше спрашивать у вышестоя­щих. Поэтому у нас установился дружеский нейтралитет с высшим начальством. Я был директором института в течение 28 лет, и за все это время меня ни разу не пригласили в Отдел науки ЦК и не присылали оттуда или из другого учреждения такого рода никаких указаний. Я сразу решил, что могу брать ответственность на себя, кого принимать на работу, кого не принимать. В конце концов наверху к этому привыкли. И по­скольку наш институт не создавал для них проблем, идеологи­ческих в частности, то они были довольны.

Надо сказать, что бюрократическая верхушка, так называе­мое начальство, не очень любит брать на себя ответственность — это один из тормозов бюрократической системы. Они были счастливы, что ответственность за все решения я брал на себя, и закрывали глаза на то, что я делал не по канону. Думаю, что благодаря этому мы смогли добиться крупных успехов.

Прием на работу, прием в аспирантуру решался на ученом совете тайным голосованием. Правила были жесткие — буду­щий сотрудник должен был набрать две трети голосов списоч­ного состава ученого совета. А так как сто процентов его чле­нов присутствовало далеко не всегда, то на деле достаточно было одного-двух голосов «против», чтобы кандидатура не ут­верждалась. Такая строгая система отбора постепенно помогла создать сильный коллектив, в котором была исключительная рабочая атмосфера. Каждая работа докладывалась на ученом совете, поэтому все могли видеть, как человек работает. А кому не с чем было прийти на ученый совет, тот чувствовал себя не очень комфортно. Некоторым людям мы помогали перейти в другие институты.

Мигдал, не похожий на других

Ученик и сотрудник Ландау — это вообще синонимы, пото­му что его соавторы и сотрудники, все без исключения, могут называть себя и его учениками. Правда, имеется два исключе­ния, когда применение этих терминов требует пояснения. Речь идет о двух ярчайших представителях школы Ландау — Арка­дии Мигдале и Виталии Гинзбурге.

Учеников Ландау легко идентифицировать по списку, состав­ленному Ландау в конце 1961 г. (накануне трагической катастро­фы), в который он включил всех учеников, сдавших «теоретиче­ский минимум», начиная с 1933 г. Но названных мной выше двух имен в этом списке вы не найдете.

Об Аркадии Мигдале Ландау мне говорил, что тот был осво­божден от сдачи «теоретического минимума» при поступле­нии в докторантуру Института физических проблем (1940 г.), поскольку приехал из Ленинграда в Москву уже зрелым физи­ком. Виталий Гинзбург был формально учеником И.Е. Тамма, однако тесно сотрудничал с Ландау. Результатом этого сотруд­ничества явилась популярная работа по теории сверхпроводи­мости, за которую он впоследствии получил Нобелевскую пре­мию. Хорошо известно, что по стилю работ легко определить принадлежность авторов к школе Ландау. В этом смысле Миг­дал легко узнаваем.