Calypso: В среду пошел снег

«Цветы и те по весне распускаются! - безумствовал он едва слышно. – Чтоб ты сдох, Сеня, чтоб ты сдох!»

Когда яму наконец засыпали землей, всем стало ясно, что Бальтазарова больше нет.

Остались причастные к его смерти люди, остался полоумный сын и пребывающая в тени

неведомого горнего хребта жена. Но Семен Владимирович ушел. Ощущение утраты было

неоспоримым. Оно вытеснило все другие чувства.

По дороге из желтого кирпича,

В смуте бурьяном заполненных дней,

В странной пустоте, что, поселившись однажды внутри,

Не пропадет никогда.

Мы идем…

- продекламировал внезапно Кирилл Снарядов. Лицо его налилось багровой краской,

казалось, вот-вот его разобьет паралич. Он глянул на Ольгу Александровну диким

бессмысленным взглядом.

- Можно мы уже поедем домой? - прошамкал поэт. - Тут трупом несет. Душно.

И они поехали домой.

Недели, последовавшие за смертью Бальтазарова, слились для Ольги Александровны в

единый Доплеров туннель. За мельтешением горестных дней она не замечала, как сын

Степан, связавшись с соседской девкой, то и дело приходит домой весь искусанный,

осоловелый, с пустым животным взглядом и слюной, закипающей в уголках рта. Укрытая

скорбью, не обращала внимание на то, что в ветках одиноко стоящего каштана напротив ее

окон поселились больные, увечные голуби. Каждое утро их подкармливал суровый

старик, тот самый, что подошел к ней во время прощания и прошептал: «Берегите его»,

испепеляя диким взглядом. Вскорости к старику присоединилась и девочка-гидроцефал.

Не по сезону одетая лишь в тонкое платьице, она часами стояла под каштаном и без конца

ворковала: «Гули-гули-гули». Порой голуби садились на ее уродливую огромную голову,

так, будто собирались свить в спутанных волосах гнездо. Старик и девочка подолгу

разговаривали, сопровождая свои беседы вычурными пассами, то и дело, поглядывая на

окна Бальтазаровых.

Не важным казалось Ольге Александровне и то, что Кирилл Снарядов повадился стоять

прямо под дверью ее квартиры. При этом лицо его было 2белым как мука, но глаза жили

своей собственной сумрачной жизнью. Каждый раз, когда она открывала дверь, Снарядов

был там: не мигая глядел он на нее, сохраняя невозмутимость и молчание.

Все эти события проходили мимо Бальтазаровой, в девичестве Кайласовой, не оставляя

следа в ее затуманенном скорбью сознании. Она жила инерционно, то и дело вопрошая у

шкафа, в полированной поверхности которого видела свое отражение, у зеркала в ванной

комнате, у заварочного чайника - когда же она, наконец, умрет? Отсутствие мужа ужасной

пустотой давило на сердце. Постоянно в своих тоскливых, нелепых блужданиях по

темной квартире натыкалась она на следы его недавнего существования - тапки, забытые

под диваном, несвежие носки в грязном белье, одноразовую, но многократно

использованную бритву, на которой осталась его щетина. С яростью набрасывалась она на

эти предметы и ломала их, рвала лишь для того, чтобы секунду спустя прижать к груди.

«Как все же несправедлив мир, - думалось ей, - если эту пустоту нечем заполнить».

Три недели спустя, ровно в полночь, в ее квартире раздался звонок. После этого ничего

уже не было как прежде.

Звонок, испепеляюще громкий и настойчивый, вырвал ее из объятий сна, в котором она

стояла посреди небольшого горного плато. Повсюду, куда глаза ни кинь, по земле были

разбросаны старые, истлевшие одежды, волосы и… топоры, тесаки, ржавые ножи. У ног

ее лежала человеческая челюсть.

- Разрубить! - заверещала челюсть. - Разри-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-

и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-нь!

Она вскочила в ужасе и лишь тогда осознала, что звук, пробудивший ее, был дверным

звонком. С трудом нащупав тапки в темноте, она прошаркала к двери, по пути почти с

удовольствием отметив, что стеснение в груди, что преследовало ее вот уже несколько

дней, оформилось в крепкую сердечную боль. «Скоро!» - усмехнулась она про себя и

заглянула в глазок.

За дверью, припорошенный похожим на сперму снегом, стоял поэт Снарядов. Он

улыбался дико и размахивал то ли конвертом, то ли открыткой.

- Кто там, мать? - раздраженно заорал из соседней комнаты Степан.

- Это Снарядов, сынок, спи! - пискнула она. Вид поэта, в особенности конверт, который

он держал в руке, наполнил ее вдруг праздничным детским предвкушением.