Calypso: В среду пошел снег

искаженные ранней стадией разложения черты его, и вдруг расхохотавшись, ткнула

Бальтазарова пальчиком в щеку. Ее тотчас же оттащили от гроба, и кто-то, возможно, ее

мать, а может, и не мать, женщина неопределенного возраста, угрюмая, с залысинами,

долго выговаривала ей на непонятном скрежещущем языке.

Ровно в 11 часов 22 минуты из толпы вышел старик в диковинной фетровой шляпе и

мешковатом пальто. Подойдя к гробу, он незамедлительно опустился на колено и

облобызал руки покойника. После без усилия встал и, проходя мимо Ольги

Александровны, одарил ее таким чудовищным взглядом, что на миг ей привиделось,

будто это не муж, а она лежит в гробу, и, более того, будто посмертно она обкакалась, и

всякий это видит.

- Берегите его, - буркнул старик и, прежде чем она смогла сказать что-то в ответ,

растворился в толпе.

К полудню робкое солнце, выглянувшее было из-за туч, затянуло жирной желтоватой

пеленой. Подул северный ветер, зашуршали облетающими листьями деревья. Над двором

то и дело кружились крупные взъерошенные голуби - одна наглая птица даже умудрилась

примоститься на краешек гроба и, прежде чем ее согнали, погадить на лацкан покойника.

Бальтазаровой особо омерзительно было даже не это прискорбное событие, а то, что левая

голубиная лапа сгнила и в бугристой розовой дикой плоти угадывалась кость.

Провожающие зябко кутались, переступали с ноги на ногу. Неподалеку мрачно курили

два заросших бородами опальных старика - представители похоронного агентства. Вид у

стариков был неземной.

Один из них, в несколько затяжек прикончив смердящую самокрутку, подошел к Ольге

Александровне и пробасил:

- Пора бы покойничка в землю укладывать, мать.

Второй согласно закивал, поплевывая.

Ольге Александровне все происходящее казалось диким фарсом. Она отрешенно махнула

рукой и отошла от гроба. Старики подхватили гроб за края и потащили его к неказистому

автобусу. Соседи как по команде начали расходиться, бросая неловкие взгляды на

Бальтазарову. Степан тоже было побрел в сторону, смекнув, что мать, в несознательности

своей, не поймет и, глядишь, примет его за кого другого, но после передумал.

- Все же батя… - пробурчал он, умильно глядя на Снарядова. Последний буркнул что-то

несуразное себе под нос и пошел к автобусу. Похороны казались ему нелепым

предисловием к погребальному застолью, а к покойнику он теперь относился

опосредованно, как к отслужившему свое венику.

Бальтазарова закопали на скорую руку. К моменту когда автобус добрался до кладбища,

вовсю моросил дождь, земля размокла и чавкала под ногами. Окрестные собаки, по

слухам, все до одной каннибалы, почуяв мертвеца, вовсю завывали в кустах; воронье

кружилось над автобусом, каркая и вереща. Где-то неподалеку равнодушно плакал

ребенок - его монотонный плач расстроенной скрипкой вливался в общую какофонию.

На тот свет Бальтазарова провожали лишь несколько сослуживцев, Снарядов и Ольга

Александровна с сыном. В последние секунды, перед тем как молчаливые старики

закрыли гроб крышкой, в глазах у Ольги Александровны помутилось и пейзаж на миг стал

нездешним. Исчезли покосившиеся памятники и грязный, забрызганный черной жижей

автобус и дыра в земле, а вместо этого увидела она бескрайнюю каменную пустошь и

монументальную гору правильной пирамидальной формы, испещренную гигантскими

трещинами, что укладывались в образ свастики.

- Надо бы разрубить его на куски, - прошептал голос у нее в голове, и перед глазами снова

возникло кладбище. Морок прошел, но еще несколько мгновений она чувствовала

морозную свежесть гор. Потом и это прошло.

Когда гроб начали опускать в землю и расстроенный оркестр грянул траурный марш,

Степан Бальтазаров вдруг заревел белугою и даже попытался броситься в могилу вслед за

отцом, но был остановлен. После на лице его заиграло глумливое выражение

превосходства. Он то и дело поглядывал на мать, будто ища поддержки за свою выходку.

Ольга Александровна отстраненно погладила сына по кудлатой голове. Она отчетливо

слышала, как земля бьется о крышку гроба, и переживала трансцендентное почти

единение с мертвым супругом.

- Вот пропади оно все пропадом! - недовольно бубнил Снарядов. Радость от предстоящих

поминок несколько померкла. Теперь смерть товарища представлялась ему

экзистенциальным предательством, почти преступлением против торжествующей жизни.