Unknown - ee6d13d2-f916-48f5-9385-7b5907e56738 out

Вон, говорил я. Пошел вон. Просто убирайся и не трогай меня.

Временами я пытался встать, но чувствовал такую страшную слабость, словно из меня выкачали все силы. Будь рядом дементор, я бы решил, что это его вина ("Да-да, спиши все на дементора", — иронизировал внутренний голос), но откуда ему взяться? Я доползал до окна, чтобы покурить, я сидел на подоконнике, и у меня не было сил поднять руку с сигаретой. Пепел сыпался за окно, летел вниз, на клумбу ("Смотри, не кидай тлеющий окурок на мамины цветы, она обидится", — предостерегал голос), и во рту у меня был мерзкий вкус застоявшегося дыма, и ровно такая же мерзкая горечь внутри.

А потом голос разума окончательно умолкал, и вокруг была только серая пелена. Плескалась мутно-зеленая грязная вода, накрывая меня с головой, обжигая гортань, разрывая легкие. В воде плавал мусор, в водоворотах вертелись обрывки игральных карт, в волнах тонули и всплывали трупы, раздувшиеся, как воздушные шарики. Пена на поверхности была то бурая от крови, то грязно-белая и вязкая от чего-то другого, а на илистом дне поблескивали золотые галлеоны. Мешанина секса, денег, игры, грязи, крови, предательства, убийства, безразличия, забвения...

Та сторона во всей своей красе.

Ну, здравствуй, родная. Давно не виделись.

Потом я уже ни о чем не думал, а просто лежал, уткнувшись в подушку. Я хотел стереть себе память, но знал, что это не поможет. Прошлое не изменится от того, что я о нем забуду. Так что я просто забирался под одеяло, все глубже и глубже, как ребенок, прячущийся от боггарта, и уходил мыслями все дальше, дальше, дальше...

Вот наш седьмой курс. Ало-синий флаг трепещет над башней игрушечного замка, трибуны ликуют, Том опускает меч на плечо Вилли Трэверса. "Возвожу тебя в рыцарское звание, помни о данной тобою присяге...".

Нет, не то. Раньше, еще раньше.

Шестой курс. Колеблющееся пламя свечи, каша из крови и соли на полу, промокший дневник, черный, отблескивающий серебром нож. Я дергаю Тома за плечо, его голова откидывается назад, у него совершенно белое лицо и пустой взгляд...

Ох, нет, только не это.

Пятый курс. Скрежет отодвигающейся стены, шорох змеиной чешуи, Плакса Миртл сползает по стенке, у нее огромные удивленные глаза за толстыми стеклами очков...

Не могу, не надо!

Назад, скорей отматываем назад...

Четвертый курс, каникулы. В воздухе пахнет яблоками и приближающейся осенью. Мы лежим в саду на одеяле и смотрим на небо через листья акаций. Голова Тома лежит на моем плече, это неудобно, плечо немеет, но мне не хочется говорить ему, чтобы подвинулся, потому что это приятная тяжесть. А Том дует на семечки татарника, они взлетают и потом медленно-медленно падают вниз, опускаясь на лицо, запутываясь в волосах... Пушистый хохолок щекочет мне нос, другое семечко садится на щеку, и Том, повернув голову, снимает его с моей щеки губами, легко, как будто целует. Я отмахиваюсь: ты чего, мокро же! — а он говорит: да просто лень было руку поднять...

Я утыкаюсь в подушку еще глубже, а поток воспоминаний кружится и кружится в моей голове.

Июльское утро, отчаянный стук в дверь, Том на пороге — пропахший пылью, потом и бензином, с холщовой магловской сумкой в руках. Он встряхивает ее за уголки, и из сумки сыплются деньги — много, целая куча бумажек, похожих на облетевшие листья. А Том смеется и никак не может остановиться, пока до меня не доходит, что у него истерика. Я пою его водой, она льется на пуловер, а Том говорит: "Помнишь, я обещал тебе, что случится чудо? Помнишь, помнишь?..".

Я помню. Я все помню.

Морозная зима, обледеневшие улицы, а я иду в игорный дом, еще не зная, что меня там ждет. И вот уже Бобби Крэйн сидит за столом, глядя на меня тяжелым, немигающим взглядом. "Вот тебе подарочек на память"... Удавка захлестывает мне шею, я задыхаюсь, падаю в черную пропасть... Том стаскивает с меня одеяло, трясет за плечо: "Да что случилось?" — и видит след от петли. Смотрит, смотрит... Через секунду он уже будет метаться по комнате, тащить меня в ванную, переодевать, поить зельем, — но пока мгновение тянется и тянется, и я вижу его глаза, но никак не могу определить их выражение, когда он смотрит на эту багровую полосу у меня на шее...

Еще отматываем назад. Кухня у нас дома, в плите пылает огонь, на тяжелой чугунной сковороде жарится морковка с луком. Я снимаю шкуру с зайца, а Том сидит напротив и рассказывает мне об Уоллесе. "Знал бы ты, как я ненавижу себя за то, что беру у него деньги! Пускай это мелочь, пять, десять, двадцать фунтов — но получается, что я продаюсь... Я потому так и боялся тебе говорить. Думал, презирать начнешь". "Не начну. Я не стану тебя презирать, что бы ты ни сделал...".