оригиналы этих писем).
Письмо первое (19 сентября 49 г.)
«Время уходит, сгинул еще год* и, недолго, будет достигнута
середина жизненного пути. По Данте – это тридцать пять лет.
Впрочем, если суждено ее достигнуть.
Сегодня соберутся гости, все – твои знакомые, ситуация почти такая
же как и всегда, и, тем не менее, будет несколько грустнее, чем
обычно.
Все дни начиная с твоего отъезда <���т.е. с первых чисел сентября 49
г.> я прилежно тружусь, написал уже 97 страниц партитуры
<���«Приветственной кантаты»>, так что осталось лишь каких-нибудь
70-80 страниц.
Настроение у меня мерзкое, хуже чем раньше намного.<���…>
В Москву приехал Володя Неклюдов, который в Новосибирске был
организован трупом [здесь и далее курсив мой – А.Л.] с
феерическим блеском. Труп вернулся и собирается восстановить
нормальные отношения со мной. Князь приобрел себе белый плащ и
теперь ни дать ни взять – Петроний Арбитр. Одев плащ, он,
вероятно, с успехом заменяет меня.
* 19 сентября – день рождения моего отца.
Филипп Эммануил** изгнан из сердца трупа и от огорчения заболел, очевидно, брюшным тифом. Валяется на диване как бездомная
собака, грязный, без белья, покрытый старым пальтишком. Муся
целыми днями состоит при нем, кормит, поит и наоборот. Женщины
безумно любят, когда болеют их привязанности. Есть возможность
проявить себя».
** «Филипп Эммануил Бах» – прозвище, данное моим отцом Ф.М.
Гершковичу, историку и теоретику западной музыки, учившемуся в
Вене у Альбана Берга. Что касается трупа , то он, судя по всему, был
женского пола.

Факсимиле отцовского письма И.Л. Кушнеровой от 19.09.1949 г.
Письмо второе (28 сентября 49 г.)
«Только лишь вчера окончил писать партитуру <���«Приветственной
кантаты»> – 138 страниц – и начал репетиции с певцами. Устал от
писания и чрезмерной кондовости.
1 октября буду проигрывать на Секретариате.
Случилась неприятность. В журнале «С<���оветская> М<���узыка>» № 8
появилась статья Апостолова, в которой центральное место уделено
моей <���Алтайской> сюите. Нет сомнений, что сюита теперь сыграна
не будет, а договор будет расторгнут. Итак, судьба моя на этот год
зависит от кантаты».
Письмо третье (13 октября 49 г.)
«Наконец состоялись мои прослушивания, и я кое-как начинаю
дышать. Первое было на Секретариате – прошло благополучно.
Второе – в комитете∗ – прошло плохо. Было сказано что-то насчет
бояр, князей и палки, а адресат по их мнению – не при чем. Третье,
решительное, было в Радиокомитете. Присутствовали из всех трех
учреждений. Обсуждение длилось около двух часов и отличалось
большим количеством метаморфоз во взглядах на предмет
обсуждения в зависимости от положения предыдущего оратора на
иерархической лестнице. Мощная защита была со стороны Чулаки и
Баласаняна. Было решено, что кантата есть нечто единственное в
своем роде, и предложено немедленно переменить текст. Некто
Гринберг занимается сейчас подыскиванием невольника чести,
способного создать достойные кантаты стихи. В течение полутора
В Комитете по делам искусств.
месяцев я сидел за столом и писал партитуры, сначала кантату, а
потом инструментовал для кино и сейчас совершенно обессилел».
Письмо четвертое (24 октября 49 г.)
«Мои дела таковы: кантата после многочисленных обсуждений
наконец принята. Написан новый текст поэтом Островым. Этот
текст значительно хуже прежнего, но комиссия нашла его
отличным».
Письмо пятое (28 октября 49 г.)
«В последний месяц я совсем отбился от собственных рук –
прослушивания, эпопея с поэтом (кстати, стихи его оказались не
намного хуже прежних) и вся прочая суета в корне перековали мой
душевный уклад. Не без ужаса заметил я, что становлюсь суетным, и
в случае успеха кантаты (весьма сомнительного) преуспею и в
суетности. Очевидно, ничто мне сейчас так не требуется, как
только полный неуспех, и лишь этой ценой я смог бы сохранить в
себе то, что составляет и оправдывает смысл моего пребывания»
[курсив мой – А.Л.].
Письмо шестое (10 ноября 49 г.)
«Завтра, вероятно, я смогу получить оркестровые партии. Когда я,
наконец, овладею своей партитурой, я смогу встретиться с Гауком и
Читать дальше