Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 08 (842)

Это достаточно простой пример, чтобы заметить* что законы и характеристики реальности в различных мифах порой довольно сильно разнятся — поэтому кажется, что Толкин с полным правом мог позволить себе игнорировать многие распространенные в современной ему культуре убеждения и литературные мифы. Но на самом деле он просто вернул древние общечеловеческие ценности на подобающее им место. Он писал о боли, красоте и любви, не пряча слез радости или печали под маской искусной игры в слова, как это делал Биан, и не прикрываясь циничной усмешкой, подобно Ивлину Во; он писал о войне и утверждал, что справедливость и милосердие неразделимы, что добро может быть могущественно и всегда будет непобедимо, словно его современникам никогда не являлись из послевоенных книг разрушенные, лишенные корней и связей миры Оруэлла; он доказывал, в каком-то смысле отрицая Булгакова (хотя Толкин, наверное, никогда и не слышал о нем), что никакой договор с силами Тьмы невозможен, что их помощь — ложь, что тот, кто хочет использовать, даже с самой благой целью, темное знание или оружие — неизбежно только приумножает зло.

Писать такое — означает ли это пытаться «бежать от действительности»? Если да, то попытка была сделана — и удалась: и я позволю себе предположить, что ни один из сотворенных в литературе миров не обладает столь полной и зримой реальностью, как творение Толкина; поэтому так трудно определить жанр его книг — ведь, согласно эссе «О волшебных историях», творение новой реальности — искусство скорее эльфийское, нежели человеческое: «Всякий, владеющий языком, может сказать «зеленое солнце». Но... создать Вторичный Мир [Первичным же Толкин называет в этом эссе нашу реальность, мир, где мы живем — и творим], где зеленое солнце было бы на своем месте, где мы обретали бы искреннюю и безусловную веру в него — для этого, видимо, следует приложить и мысль и труд, и, кроме того, это требует некоего особенного мастерства, подобного мастерству Эльфов». Человек искусства, творец (автор), созидая, стремится достичь в сотворенном Вторичном Мире, как пишет Тол- кин, «внутренней согласованности реальности» — и ему дана такая возможность, поскольку «фантазия — самая естественная человеческая деятельность... и остается правом человека: мы творим так, как можем, ибо сами также сотворены — и не просто сотворены, а сотворены по образу и подобию Творца».

А что же касается несоответствия тол- киновских построений «основным характеристикам реальности», то здесь, как заметил в своей книге Т. Шипли, «компромисс невозможен... поскольку люди, которые пишут об этом, очевидно предполагают, будто им и правда известно, каковы эти характеристики на самом деле... Наверное, между «Властелином Колец» и его критиками существует некое абсолютное несогласие — в вопросе о природе вселенной... И здесь уж ничего не поделаешь».

Мы неожиданно приходим к странному выводу: оказывается, проблема вообще не в том, действуют ли в толкинов- ской реальности законы, которые литературоведы считают законами реального мира (тогда это была бы и в самом деле литературоведческая проблема), но в том, действуют ли в реальном мире законы, описанные Толкином,— и таким образом мы переходим к проблемам моральным или религиозным.

Для Толкина — убежденного католика — глубочайший религиозный подтекст его творчества был естественен и несомненен. «Единственный упрек [в адрес/Властелина Колец»|, который раздражает меня,— писал он своим американским издателям Houghton Mifflin Со.,— это утверждение, будто <���гам нет религии»... Там — монотеистический мир «естественной теологии». Столь необычный факт, как отсутствие там церквей, храмов, религиозных ритуалов и церемоний,— всего лишь особенность конкретных исторических обстоятельств, описанных в книге». А в письме к о. Роберту Мюррею он объяснял: «Конечно, «Властелин Колец» — труд глубоко религиозный и католический: это не совсем очевидно на первый взгляд, но ощутимо при повторном прочтении. Вот почему я не оставил в воображаемом мире практически ничего, что могло бы как-то соотноситься с «религией», т. е. с культом и религиозной практикой: ведь религиозный элемент входит непосредственно в ткань самого повествования и в его символику».

И тем не менее критики, конечно же, всегда будут ставить Толкина в один ряд (разумеется, первым в этом ряду — все- таки мэтр) с Говардом, Желязны и Марией Семеновой (см., например, публикацию А. Гаврилова в книжном обозрении Ех Libris-НГ, январь 1997). Однако опрос, проведенный в Великобритании в начале этого года сетью книжных магазинов Waterstones, который ставил своей целью определить список лучших (по крайней мере, по мнению англичан) книг XX века, выпущенных английскими издательствами, показал нечто другое. Ведь именно в этом списке, где стоят в одном ряду «Улисс» Дж.Джойса, «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера, «Сто лет одиночества» Г. Г. Маркеса, первое место занимает «Властелин Колец».