Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 08 (842)

«Некогда... я задумал создать цикл более-менее связанных между собой легецд — от преданий глобального, космогонического масштаба до романтической волшебной истории — так, чтобы великие мифы принадлежали земле меньших сказаний, а эти последние, в свою очередь, черпали великолепие из великих легенд... Я хотел, чтобы предания эти несли в себе ясный, холодный дух Северо-Западных европейских сказаний... чтобы они обладали волшебной, неуловимой красотой, которую некоторые зовут кельтской (если бы только я сумел этого достичь)... и чтобы при этом они были «высоки», очищены от всего грубого, вульгарного, непристойного и обращены к более зрелым умам земли, проникнутой поэзией издревле. Важнейшие из легецд я представил бы полностью, а многие другие наметил бы лишь схематически — и объединил циклы в некое величественное целое... Вот абсурд!» — писал Толкин М. Ваддману.

Абсурд? Ненужная сложность?

Набросок Толкина (обложка для первого тома «Властелина Колец»

Но живой, истинный мир должен иметь свою мифологию, память, песни, легенды, потому что его история должна говорить, звучать — и потому он должен обрести свои языки, знаки, мифы и имена.

Более полувека Толкин всматривался в его ускользающие очертания. «Создание языков — это основа всего. Скорее, «повествования» нужны мне для того, чтобы явился мир, подходящий для их языков, нежели наоборот. Сначала приходит имя, а история следом. Хотел бы я написать ее по-эльфийски» (цитата из письма Толкина к американским издателям Houghton Mifflin Со.). На бумагу рядом со страницами «легендариума» ложились этимологии, история древних языков, вплетенная в циклы сказаний, эхо произнесенных слов, варианты легенд... Одно и то же предание записывалось таким, как его помнили Бессмертные, и таким, как рассказывалось у Людей, забывших свое родство, и таким, как было записано в книгах древних союзников Эльфов — не потому, что того настоятельно требовал какой-то сюжет, а потому, что такова суть истории Мира, Земли, которую Эльфы зовут Ардой.

Кажется, именно возле этой черты литературоведческий метод теряет свою эффективность: как правило, представления о сути миропорядка и о природе вещей подлежат ведению иных дисциплин. Толкин верил, что творения человеческой фантазии, воплощенные результаты духовных исканий не только отражают известную нам реальность, но в каком-то смысле воздействуют на нее: «Я не думаю, что вообще кто-нибудь из нас понимает силу великих легенд... Но материя мифов — взрывчатое вещество: то тлеет едва, согревая душу ровным, спокойным теплом; а то вдруг, получив некий импульс, взрывается, сокрушая порядок даже в реальном мире»,— написал он в своей неоконченной повести «Записки клуба “Мнение”».

Один из корреспондентов Толкина, Питер Хастингс, выражая в письме восхищение эпопеей «Властелин Колец», тем не менее спрашивал, не переступил ли автор в своей книге неких «границ в метафизическом плане»: сам Хастингс предполагал, что «человек искусства, творец, не должен искать иных путей, кроме тех, которые, как известно, уже были использованы Творцом, Создателем».

Толкин ответил: «Я считаю, что использование иных путей, нежели те, «что уже были использованы», и есть основная задача искусства — это возможность, данная нам в безграничной свободе Творца, и воистину одно из ее проявлений».

Наиболее распространенное обвинение, которое приходится слышать в адрес произведений Толкина,— эскапизм (литературоведческий термин — «бегство от действительности»): его книги не отражают «опыта взрослого человека в познании мира», поскольку при чтении с очевидностью ощущается несоответствие законов толкиновского мира «основным характеристикам реальности» (анонимный обозреватель в Punch, 16 ноября, 1966).

Сам Толкин в эссе «О волшебных историях» по поводу «бегства от действительности» в эскапистской литературе только заметил, что «побег узника и бегство дезертира» следует все-таки различать: «В том, что обычно называется «Реальной Жизнью», побег, как правило, поступок совершенно необходимый и даже порой героический... Разве следует презирать человека, который бежит из темницы, чтобы вернуться домой? Или того, кто, не имея возможности убежать, думает и говорит о чем-то, не связанном с тюрьмой и тюремщиками?»

Мне кажется, я могу назвать ключ, перед которым бессильны любые запоры, то магическое слово, что отворяет двери в реальность Арды. Это — надежда: божественная надежда (по-эльфийски «эстель»), которая не зависит ни от каких обстоятельств мира, основа толкиновского мироздания, в отличие, например, от миропорядка, следующего за сказанием о Пандоре.