Всеволод Чаплин: Православие. Честный разговор

Владимир Карпец однажды сказал о «пути Запада от Августина к Жаку Аттали». Насколько этот путь начался именно с блаженного Августина, которого Е. Н. Трубецкой назвал «отцом западного христианства во всех главнейших его разветвлениях» – не только католическом, но и протестантском? Известно, что Августин, бывший в свое время манихеем, потом решительно обличал это дуалистическое мировоззрение. Впрочем, тот же Трубецкой пишет, что единство, которое Августин противопоставляет манихейству, есть «единство насильственное, внешнее», а метафизика его «при всем своем внешнем единстве и стройности… двоится». Разделяя «град человеческий» (мир сей) и «град Божий» (Церковь), Августин, согласно Трубецкому, излагает «учение об авторитете Вселенской Церкви как временном, земном явлении Боговластия в порядке социальном». И, по мнению С. С. Аверинцева, «для Августина Церковь – это «странствующий по земле», бездомный и страннический «град», находящийся в драматическом противоречии с «земным градом» и в драматическом нетождестве себе самому (потому что многие его враги внешне принадлежат к нему)».

Итак, получается, что Церковь и мир – это реальности противоположные, разнонаправленные, но параллельно присутствующие в одном пространстве. А значит, борющиеся за обладание им, за власть. Вся история западного христианства и была такой борьбой. И христианство не могло не потерпеть в ней поражения, особенно потому, что все больше и больше использовало оружие противника, которое тот сам изобрел и с которым долго упражнялся, а значит, гораздо лучше им владел. Оружие это – эгоизм, цинизм, беспринципность, безразличие к людям. Мы, христиане – если только мы таковыми останемся, – никогда не сможем использовать это оружие быстрее и ловчее, чем «мир сей».

Для Запада Церковь – это нечто подчиняющее себе мир в противостоянии ему или, если подчинить не удается, – нечто ему оппонирующее. На Востоке к «миру сему» также относятся без иллюзий, но все-таки стремятся к единству Церкви и народа, не столь радикально разделяют «церковное» и «мирское». При этом Церковь видится не как совершенный социум, а как общество кающихся грешников, помогающее столь же несовершенному миру быть лучше, а человеку в нем – достичь спасения. Церковь проникает все и присутствует везде – но не как диктатор, а как помощник. Соревнования между Церковью и миром нет. Есть освящающая, преображающая, спасающая миссия Церкви. И, наверное, именно поэтому для нашей культуры – православной, восточной – несколько чуждо звучат слова о неизбежности конфликта Церкви и государства, Церкви и «толпы», то есть народа. Церковь и общество – не «два города», один из которых обязательно должен победить, а второй потерпеть поражение. Город – один. В нем есть ложь и правда, грех и добродетель, жизнь в Боге и жизнь без Бога. И мы в этом городе трудимся, стремясь возвести людей к действительно «иному» граду – небесному Отечеству, новому Иерусалиму.

Почему все-таки Запад так боится Православия? Почему так настойчиво пытается разделить православные народы, как сербский, отторгнуть от них территории, столкнуть их друг с другом? Наверное, потому, что понимает: Православие может изменить мир, и в том числе сам Запад! Если проповедь апостольского христианства ворвется на поле мировых СМИ, то сокрушатся немощные дерзости современных идеологов, разобьются глиняные идолы потребления, комфорта, эгоизма, житейского «успеха»… Ведь каждому правдивому человеку легко понять: они не приносят счастья, они – обман и самообман.

Главное – нам самим не испугаться правды и тех, кто правду не любит. Не согласиться на «спокойную» историческую старость. Не убаюкать совесть. Не прельститься египетскими котлами с мясом. Нужно смело выйти на проповедь, стремясь к небесной «земле обетованной», даже если впереди – долгий путь через пустыню.

Удастся ли избежать конфликта цивилизаций? Нет, если Запад наконец не поймет и не примет того все более очевидного факта, что многие народы хотят жить по другим, отличным от западных правилам и законам! В том числе по шариату, по принципам православной цивилизации, или китайской, или католической…

В каждой из них, между прочим, есть свои нормы уважения к человеку, к его свободе и правам, есть свои модели участия народа в управлении государством. Все это – не исключительное достояние западной политической модели, которую сейчас объявляют единственно «прогрессивной» и вообще единственно возможной. Если же Запад не смирится со своей частностью, «не-универсальностью», то оппонирующие ему народы будут и дальше искать пути силового противодействия его силовой же экспансии. Рано или поздно найдут… Вот только чем это кончится для нашего мира?