Всеволод Чаплин - Вера и жизнь

Как рождается в человеке вера? Это всегда тайна – сколько ни гадай, сколько ни изучай «феномен религиозности», сколько ни ищи его политические, экономические, биологические «причины».

Кто-то верует с детства, от родительского воспитания. Но часто такой человек со временем веру теряет – и вдруг вновь обретает ее, иногда на смертном одре. Так часто было со многими интеллигентами XIX века и советскими атеистами века ХХ. Почему вера уходит? Многие скажут: вот, взбунтовался подросток против родителей… Или – вот, поменялась политика – и стал атеистом… А потом повзрослел, или политика опять поменялась – и вернулся человек к вере. Все так, но не совсем. Иногда нежданно-негаданно атеист или скептик вдруг вспомнит «запах» детства, а на самом деле коснется его Дух Святой – и вот опять он христианин. И ничего объяснить себе не может.

Кто-то приходит к вере от ума. Читает книги, сопоставляет учения, ведет внутренний диалог с неверием, видит чудеса и не верит им… И вдруг наталкивается на какой-то совсем простой текст: на «слоган» юродивого, на песню, на пару фраз из фильма – и заканчивает внутреннюю дискуссию. Иногда на время, иногда навсегда. Бог ведь и через фильм может говорить, и через песню!

Кого-то Бог приводит к Себе через скорби и страдания. И так бывает очень часто. Человек скорбит, негодует, переживает страх и ужас, бросает вызов Богу – и вдруг Он отвечает! Он, как Творец и Промыслитель, наперед знает, в чем настоящее благо для человека, знает лучше, чем сам человек. Именно так Он ответил Иову: «Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь, все это. Где путь к жилищу света, и где место тьмы?» (Иов. 38, 18–19). Неожиданно человек понимает: страдания были не «за что», а «зачем» – для встречи с Богом. И благодарит – именно благодарит! – Его за страдания, и видит в них глубокий смысл, и говорит себе: а кем бы я без этих страданий был…

Господь каждому открывает Себя Сам – и ты часто совершенно не понимаешь, как именно. Я задумывался о жизни, смерти, вечности уже лет с семи-восьми, когда начал читать толстые романы и слушать – по примеру отца, но самостоятельно – зарубежные «радиоголоса». Крутить коротковолновый приемник я научился быстро. Иногда делал это даже у открытого окна, к ужасу обывателей. На весь двор ставил «Голос Америки» – где-то с шести вечера до полседьмого, пока его не начинали глушить. Вопреки сказкам о чудовищном тоталитаризме брежневских времен, никто никого за это даже не пожурил – в Москве середины 70-х, между прочим. На «голосах», наряду с политическими, звучали религиозные материалы: богослужения, церковный календарь и чтение книг по «Радио Ватикана», проповеди отца Димитрия Дудко, отца Виктора Потапова и владыки Иоанна (Шаховского) по «Голосу Америки», выступления митрополита Антония (Блума) по Би-би-си, многочасовое протестантское вещание на «Радио Монтекарло». Часть всего этого навевала на меня скуку и даже вызывала протест – особенно из-за умильно-елейного тона и пустоты. Но многое оставалось в памяти, хотя «голоса» я прежде всего слушал как сложившийся к 8–9 годам стихийный антикоммунист.

Мне была противна советская «элита» – зажравшаяся, наглая, уверенная в собственной правоте и правильности. Особо непробиваемыми были военные и, между прочим, «системные» интеллектуалы, среди которых я рос. По линии отца – он был профессором, занимался радиотехникой и теорией электромагнитных волн – преобладали «технократы», с их культом науки и разговорами о том, что партийное и государственное начальство «должно слушать специалистов». Конечно, подразумевалось, что «специалисты» лучше всех разбираются во всем, включая политику и идеологию. Возражения не принимались. По линии матери была приемная родня из семейства Циолковских. Мой родной дед Виталий Николаевич Ранжев скончался от ран в госпитале вскоре после Сталинграда. Бабушка по матери Мария Антоновна вскоре вышла замуж за внука К.Э. Циолковского – Всеволода Вениаминовича Костина, инженера-электрика. С ними и их многочисленной родней я проводил в Калуге почти все школьные каникулы – лет до пятнадцати. Эта среда была по-настоящему партийной, с легким налетом идей Вернадского – Чижевского. Брат и две сестры приемного деда были активистами околокосмической среды. Естественно, четверо помянутых внуков Циолковского отличались железобетонной уверенностью в своем идейно-житейском «смысле бытия». Я пытался спорить, но самоуверенные старики слушали других даже меньше, чем отцовская компания «технократов».