Всеволод Чаплин - Вера и жизнь

– А вы как поступаете? Мы что, военнопленные, чтобы окружать нас конвоем с собаками? Мы такие же советские люди, нам разрешено молиться в храме, и мы не хотим совершать богослужение под аккомпанемент собачьего лая…

С тех пор с собаками не приходили. Но беззакония все равно продолжались.

Уже к концу года я вовсю втянулся в московскую православную жизнь – формальную и неформальную. Пришел в храм Воскресения Словущего на Успенском Вражке (Брюсов переулок, тогда улица Неждановой), там познакомился с митрополитом Питиримом (Нечаевым) и его помощниками – Иваном Сиротой, Виктором Казанцевым, диаконом Николаем Моисеевым… Начал заходить в Издательский отдел Московского Патриархата – только что появилось новое здание на Погодинской. Парой лет позже довольно регулярно стал ходить в Новодевичий монастырь, где доныне служит митрополит Ювеналий (Поярков). Несмотря на всю осторожность тогдашнего духовенства, со многими священниками удавалось говорить – с кем-то кратко, с кем-то подолгу. Бывал дома у отца Валерия Суслина, которого тогда отстранили от служения в Калужской епархии и отправили за штат. Учился у него печатать на машинке – переписывал «самиздат».

Всю первую половину 80-х приезжал к отцу Димитрию Дудко – священнику-диссиденту, который незадолго до этого был выпущен из заключения. Ценой этого стало заявление по советскому телевидению, текст которого опубликовали в «Известиях», а затем в атеистических брошюрах под заголовком «Запад ищет сенсаций». Отец Димитрий тогда сказал о своей лояльности советской власти и о том, что зарубежные центры злоупотребляли его именем и его словом. Многие диссиденты его осудили, шел тихий ропот и среди духовенства. Но один смелый и честный священник мне сказал: «Слушай, ты можешь себе представить сейчас еще одну проповедь по телевизору?» Кстати, время показало: отец Димитрий и после наступления религиозной свободы относился к Западу довольно критически и даже примкнул к радикальным антизападным силам. Впрочем, в годы моей юности проповеди отца Димитрия продолжали звучать по «Голосу Америки» и другим «вражьим» радиоканалам.

Я, конечно, очень хотел познакомиться с этой легендарной личностью. Приезжал пару раз в подмосковное село Виноградово, где отец Димитрий тогда служил, но не мог его застать. В третий или четвертый раз встреча состоялась – и я был буквально потрясен тем, что известный диссидент, который по определению должен был с недоверием относиться к людям, оказался совершенно простым и доступным человеком. Я не раз у него исповедовался, сопровождал его на прогулках, а главное – участвовал в беседах, которые он проводил по воскресеньям в маленькой комнате при храме, а в один из будних дней каждой недели – на квартирах у духовных чад. Своей известностью и своим «компромиссом» с советской властью отец Димитрий завоевал право делать то, что для многих других священников было просто немыслимо, – практически открыто собирать народ, включая диссидентствующую интеллигенцию.

Беседы проходили так: накрывался чай, звучала молитва, потом отец Димитрий что-то говорил на «заявленную» тему (праздники, пост, модные тогда увлечения восточными культами, наука и вера) – и начинались вопросы и реплики. От первоначальной темы довольно быстро уходили. Говорили о положении в мире, об истории, о будущем России… Споры велись нешуточные, очень сказывалась разница в образовательном уровне и жизненном опыте участников бесед – а приходили практически все желающие, никакой системы «свой-чужой» не было. Но заканчивалось все общей молитвой – и это в корне меняло обстановку в конце встречи. Собравшиеся пели несколько общеизвестных песнопений, отец Димитрий произносил сугубую ектению, за которой поминал и присутствующих, и их родственников, и узников совести. Люди, только что до хрипоты спорившие друг с другом, становились одним целым. Подобные беседы я сам начал проводить несколько лет назад. Провожу и сегодня.

В те годы я жил, где и сейчас – в Гольянове, на северо-востоке Москвы. В 9–10-х классах школы нас гоняли раз в неделю на УПК – учебно-производственный комбинат, где без особого успеха учили рабочим специальностям. Я обычно эти занятия прогуливал и приходил на литургию в ближайшие храмы. Их тогда на 200-тысячный северо-восточный сегмент Москвы было три: церковь Илии Пророка в Черкизове, церковь Рождества Христова в Измайлове и уникальный разделенный надвое Никольский храм на Преображенском кладбище, где главный престол – у старообрядцев-поморцев, а два придела – у нашей Церкви. Там я исповедовался у только что рукоположенного отца Владимира Воробьева, нынешнего ректора Свято-Тихоновского университета. В Рождественском храме – у отца Леонида Ролдугина, которого знал еще по Брюсову переулку, и отца Вячеслава Винникова, мудрых и очень трезвомысленных пастырей. Часто ходил я и на Антиохийское подворье – к отцу Вячеславу Винникову, которого туда перевели из Измайлова, и отцу Сергию Булатникову, очень радушному и доброму священнику, собиравшему вокруг себя молодежь.