Сборник статей - Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Возможно, именно это имеет в виду одна из героинь Тургенева, когда говорит: «Надламывать себя не для чего – надо всего себя переломить или уже не трогать» (И. С. Тургенев, «Фауст», в Собрание сочинений в двенадцати томах, т. 6, с. 171).

Б. Асафьев, Симфонические этюды, с.219.

С. Н. Булгаков, «Чехов как мыслитель», в Сочинения в двух томах, т. 2., М., 1993, с. 150.

Ibid .

Ibid.

«Нельзя и не следует отрицать и затушевывать, что христианское учение о прогрессе содержит в себе известную антиномию: призывая к прогрессу оно до известной степени в то же время и расхолаживает, умаляя его ближайшие перспективы», – пишет С. Булгаков, подчеркивая, что победа добра «может быть в теперешних условиях существования – только частичная и неполная» (С. Н. Булгаков, Тихие думы, М., 1996, с. 229).

И. С. Тургенев, «Переписка», в Собрание сочинений в двенадцати томах, т. 6, с. 105.

С. Н. Булгаков, «Человекобог и человекозверь», в Сочинения в двух томах, т. 2. М., 1993, с. 490.

С. Н. Булгаков, «Софиология смерти», в Тихие думы, М.,1996.

Следует отметить, что ощущение «утраты Бога» и его «обретения» может происходить в жизни человека неисчислимое количество раз и является, по сути, вообще характерным для религиозной (и, возможно, даже внешне не религиозной или неосознанно-религиозной) жизни.

Философ отмечает гармоническую «спаянность», неразделимость «духовного» и «телесного», «пронизанность» и «просветленность» тела духом в православии в отличие от восточных учений, с их «перевоплощениями» и «преодолением телесного», где тело представляется лишь часто сменяемой «одеждой», «преодолеваемой» выходом в другие, нематериальные формы существования (см.: С. Н. Булгаков, «Труп красоты», в Сочинения в двух томах, т. 2. М., 1993, с. 539).

«Бог есть Любовь, и поэтому он есть Смирение, образующее основу взаимоотношения Трех Ипостасей, находящих Себя каждая в другой. Демон же не любит ничего. Он остается замкнут в себе и в сущности доволен собой. Только себя он не презирает и не ненавидит, хотя на себе успокоиться и не может, ибо все же сознает свою ограниченность и от этого тоскует» ( Ibid ., с. 533–534).

С. Н. Булгаков, «Человекобог и человекозверь», в Сочинения в двух томах, т. 2. М., 1993, с. 494.

Ibid., с. 482.

Об этом Булгаков писал в статье «Владимир Соловьев и Анна Шмидт» (С. Н. Булгаков, Тихие думы. М., 1996.

Русская культура как будто не верит в саму возможность женского счастья на земле. Примеры неисчислимы: жертвенность проявляют героини И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, опер Н. А. Римского-Корсакова, П. И. Чайковского. У последнего речь идет не только о трагических оперных женских образах, но и обо всех темах его симфонических произведений, символизирующих красоту и любовь, которые неизбежно гибнут.

Переживание этого тонко описано А. П. Чеховым в рассказе «Красавицы».

Несмотря на то, что образ «треснувшего мира» нашел яркое отражение в западноевропейском романтизме, все же европейской культуре более, чем русской, присуще стремление как бы несколько «отстраниться» от этого: уйти в «эстетизм», в любование «тихими прелестями земного существования» (нередко даже идеализируя «мещанство»), Попыткой отстранения является и знаменитый метод «романтической иронии». Наряду с этим, в европейской культуре сохранял свою силу оптимистический «бетховенский пафос» борьбы, «героического преодоления» противоречий бытия, приводящего к некоей гармонии.

С. Булгаков пишет, что «нет железного рока, а есть духовная судьба, в которой последовательно развертываются и осуществляются внутренние самоопределения» (С. Н. Булгаков, Тихие думы. М., 1996, с. 265). Следует отметить, что русской культуре свойственно более непосредственно воспринимать и отражать трагическое, чем европейской, где большую роль играет исторически сложившийся набор семантических средств выражения трагического, имеющих несколько «внешне-театральное» происхождение.