Лион Измайлов - Дорогие мои

– Кто лежит на Красной площади?

– Пьяный? – спросил Леша. – Ну никак он не смог вспомнить про Ленина.

Телевизора в доме Камова не было принципиально.

– Не хочу отравлять детей пропагандой, – говорил он.

Мне очень хотелось помочь Феликсу хоть как-то. Однажды им пришла посылка от какой-то благотворительной организации. Там было вельветовое пальто. Его нужно было продать. Я сказал, что куплю его себе. Цену Тамара назвать не захотела. Договорились так: я отнесу пальто в комиссионный, и во сколько его там оценят, за столько я его и куплю.

– Только без вранья, – сказал Феликс.

Я обещал.

Пальто оценили всего в шестьдесят рублей.

И я, как дурак, назвал Феликсу и Тамаре эту цифру. Нужна она была мне, эта честность, в тот момент? Но соврать Феле я не мог. Так и купил за шестьдесят рублей.

Еще в 1970 году я устроил Тамару на курсы японского языка и сам потом пошел туда учиться. Курсы были единственными на всю Москву и жутко дефицитными, но директором этих курсов была моя теща, Нина Анатольевна, вот мы там и учились. Там же, кстати, и познакомились с Ларисой Рубальской. Интересно, что когда я приехал в Израиль в 1990 году, Тамара не могла вспомнить, как же она попала на эти курсы. И очень удивилась, когда я ей напомнил про свою тещу. Жизнь в другой стране сильно отбивает память о предыдущей. Другая жизнь.

Году в 76-м позвонил мне Хайт и сказал, что телевидение предлагает написать детскую передачу. Мы поехали на Шаболовку. Передача должна была быть по азбуке. Мы с Хайтом поняли, что это вместо «АБВГДейки» Э. Успенского. Редактор сказала, что к Эдику эта передача не имеет никакого отношения, что уже после Эдика двое или трое авторов делали передачи по азбуке, но ТВ они не устроили, и вот обращаются к нам. Она рассказала, что в Америке есть подобная передача, которую ведет кукла, шикарная, управляемая кукла, а когда проходили букву «W», то через всю Америку с запада на восток летела эскадрилья самолетов в виде этой буквы. Нам предлагали сделать без самолетов и без кукол, но чтобы не хуже. Платить будут тысячу рублей за сценарий одной передачи. А их предполагалось двадцать четыре. Мы обо всем этом рассказали Феликсу. Он согласился писать.

И вот началась работа. Я, собственно, сидел третьим лишним. Феликс и Хайт у меня на глазах сочинили первый вариант передачи, на букву «А», для двоих клоунов, Хазанова и Писаренкова, и одной актрисы, Ирины Муравьевой. Меня бы этот вариант вполне устроил, но они его переделывали еще семь раз. Итого восемь.

Я потом взял все материалы домой и записал, что-то приглаживая.

В следующий раз, на букву «Б», было то же самое. Я предполагал, что если мы запустимся, то три передачи будут делать Хайт с Камовым и одну мы с Наринским, если, конечно, у нас получится. Но Камову с Хайтом, наверное, не нужен был свидетель их творчества, и они одно из заседаний провели без меня.

А дальше мы поставили две фамилии – Измайлов и Хайт, поскольку фамилию Камова ставить было нельзя.

Мы прочли два этих сценария по пятнадцать страниц на худсовете, и все члены худсовета, не сговариваясь, подняли вверх большие пальцы.

Недели три мы ждали, когда нам что-либо скажут. Через месяц я не выдержал и позвонил редакторше.

Она сказала:

– А разве вам не сообщили? (Это обычное телевизионное хамство.)

– А кто, – поинтересовался я, – кроме вас, мог мне что-нибудь сообщить?

– Ой, вы знаете, а мы эту передачу снимать не будем.

И далее без объяснений.

Потом уже мне рассказал мой приятель, что они не могли пережить, что должны будут выплатить нам двадцать четыре тысячи за сценарии.

Как говорил значительно позже А. Я. Лифшиц: «Делиться надо». Мы тогда это понимали так: делиться надо с друзьями. Мы сказали Феликсу, что получили аванс двадцать пять процентов за две передачи, то есть пятьсот рублей, и отдали ему, скинувшись, причитающуюся ему половину.

Об этих сценариях и нашем участии узнал Э. Успенский и разозлился почему-то именно на меня.

А Феликс, кстати, просил меня не говорить Эдику, что он участвовал во всем этом. Не хотел с Эдиком ссориться. Да и сам Эдик с Хайтом не хотел ссориться, поэтому вся его злая энергия обрушилась на меня. Он говорил Феликсу, что видеть меня не может и даже может ударить. А когда они собрались обсуждать все это, ребята сказали, что я тоже должен присутствовать, Эдик был категорически против. Он, видно, понимал, что упрекнуть меня ни в чем не сможет.

Аргумент у него против меня был один, он его и выложил. Когда Левенбук, которого взяли третейским судьей, спросил, чем я ему не нравлюсь, Эдик заявил: