Лион Измайлов - Дорогие мои

Я однажды пришел к нему в номер, их сидело трое и валялось штук десять пустых бутылок. Так они с друзьями проводили время. Каждый вечер квасили. Сначала то, что привезли из СССР, а потом уж и на кроны покупали.

Виктор Михайлович половину денег на это пойло истратил. А особенно переживал, что там, на Родине, гречиху не так посеют.

Короче, Виктор Михайлович сократил пребывание в Карловых Варах на неделю и вместе с нами уехал в Москву.

В Москве в начале лета я написал письмо Виктору Михайловичу, он подтвердил приглашение, и мы с женой поехали к нему под Саратов.

Когда я ещё в Чехии спрашивал: «А где мы будем жить?» – Виктор отвечал: «В лаблатории. Я под тебя её оборудую». На том и порешили.

Лена очень не хотела ехать в глубинку, предчувствуя неладное. Однако я настоял, очень хотелось и рыбу половить, и по лесу погулять, и молочка свежего попить.

Нас встретил какой-то парень на «Москвиче» и повез в колхоз «Рассвет».

Вдоль дороги были посажены ещё в сталинские времена фруктовые деревья, смородина красная и черная. Так что многие останавливались и набирали ягод и фруктов.

Приехали уже в темноте. Шофер ввел нас в какой-то свежепобеленный домик. Там стояли две железные кровати. Ни света, ни воды не было.

– Лаблатория, – сказал шофер и ушел.

Пошли в темноте искать дом Виктора Михайловича. Ухнули в какую-то канаву, потеряли туфель, перемазались в грязи.

Долго стучались в дверь дома. Хозяйка, открыв, закричала:

– Ой, батюшки! Он вас не нашел?

– Кто?

– Витя!

– А он что, вернулся?

– Да нет.

– Ну а как же он нас найти-то мог?

Хозяин приехал как раз к двенадцати ночи. Обрадовался, извинялся, что был занят.

– Эма, в общем, вы не волнуйтесь.

Я говорю:

– Там ни воды, ни электричества, ни туалета нет.

– Завтра будет, – сказал Виктор Михайлович.

Утром встали в своей «лаблатории», вокруг пустырь, обнесенный дощатым забором. А далее раскинулись бескрайние поля. Леса поблизости нигде не наблюдалось. Возле забора два солдата рыли яму, это они делали туалет. Потом с другой стороны забора появился пьяный и заорал мне:

– Па сюда… па сюда.

Я подошел.

– Вот ты писатель, да? – спросил пьяный. Народ, видно, был уже осведомлен о моем приезде.

– Вот ты и напиши, – продолжал пьяный, – пока тебя не было – и туалета не было. Куда было народу ходить? А ты приехал, и туалет делают. Вот ты и напиши.

– Обязательно напишу, – сказал я. И выполняю сейчас это обещание.

Мы позавтракали у председателя, пошли осматривать деревню. Чисто было только возле немецких домов. Мы поискали молока, но молока ни у кого не было. Не было ни коз, ни коров, колхоз оказался свекловодческим. Даже петрушки и укропа купить было невозможно.

Мы с женой вышли в поле. Где-то далеко у горизонта виднелся лес. В поле мы обнаружили «Волгу», а в окрестностях её самого председателя.

Какой-то мужик в промасленной спецовке крыл председателя матом, а Виктор Михайлович спокойно сидел и слушал.

Механизатор матерился минут пятнадцать. В конце председатель сказал:

– Ну, всё, иди работай, – повернулся к нам и сказал: – Садитесь, подвезу.

Мы поехали по полям.

– Ну, я тебе, эма, говорил, что они гречку не туда посадят?

– Говорил.

– Так оно и вышло. Теперь всё пересеивать надо. Вернулись в деревню или посёлок. Хотелось есть.

В столовой никого не было. Пошли домой к поварихе. Она открыла столовую и налила нам супа из котла, а также положила в железные миски кашу с тушенкой.

Всё съели, да ещё и миски хлебом вычистили.

– А склад-то у вас есть? – поинтересовался я.

– Есть, – согласилась повариха.

– А чего там есть?

– А что председатель выпишет, то и есть.

– А баранина есть? – не унимался я.

– Ну, ежели председатель выпишет, значит, есть. Вечером у нас в «лаблатории» уже был свет, правда, занавесок на окнах не было, так что мы просматривались отовсюду.

Утром шли по улице. Я вспомнил про карпов в прудах.

Спросил у прохожего:

– А пруд-то у вас есть?

– Да, вон, – сказал он, и показал на ручей.

На ручье была плотина. Вода была грязная, темная. Вопрос о карпах отпал сам собой.

– А карпы-то здесь есть? – не удержался я.

– Да вон там ещё пруд был, но его спустили. Там деревня была, – показал он на голое место.

– Как – деревня?

– Как-как, сядь да покак, – сказал мужик – Деревня была семьдесят дворов, а как объединили в колхозы, так деревня и вымерла. Тому уж лет двадцать.

Вот такая жизня наша, – сказал мужик и пошел себе в валенках посреди лета.