Михаил Колосов - Похвала недругу

— У вас уже две книги!

— Вторая пока в верстке.

— А премия уже есть?

— Да!

— Не удивлюсь, если окажется, что и вы, Ираида Юрьевна, обладаете каким-нибудь талантом? — обратился Неваляйкин к хозяйке.

— Каким-нибудь! — усмехалась Анапка снисходительно. — Наша мамуля известная детская писательница — Ираида Хрюкина!

— Ах вот оно что! Ираида Хрюкина — это вы и есть? Как же!.. Как же!..

Ираида Юрьевна скромно улыбалась, а Анапка продолжала просвещать невежду:

— Ну, наивняк этот Неваляйкин! Хрюкина — первая девичья мамина фамилия, вот она ею и подписывается. Мамуля имеет уже несколько специальных премий и штук сорок различных грамот.

— Боже мой! Вы, конечно, простите меня: я до сих пор был далек от детской литературы… Однако — какая талантливая семья!

— Да! Мы такие! — сказала Ираида. — А наш папуля — со счета собьешься, сколько у него премий!

— Я знаю. Ваш папуля медалями увешан, как породистый сенбернар. Как говорят, на нем пробы негде ставить.

— Негде, негде, — быстро согласилась Ираида Юрьевна.

— Наш папулька молодец! — сказала Анапка. — У него семь побочных сыновей, и он всех сделал талантливыми. Кого в театр, кого в кино устроил. Трое ходят в писателях. Двое уже удрали за границу.

— Широкая натура ваш папуля! Это мне очень импонирует!

После столь содержательной культурной программы тетя Поля, недавняя доярка из пригородного колхоза, пригласила всех к чаю. Чая, правда, на столе не было, зато красовался не уступающий ему по цвету самой крепкой заварки армянский марочный коньяк «Наири» двадцатилетней выдержки. На японских тарелочках веерами, будто лепестки цветов, лоснились разные закуски — сыры, колбасы, рыба, копчености. Все это благоухало первозданной свежестью и издавало такой аромат, какой бывал когда-то только в елисеевском гастрономе.

— Эразм, берите хозяйство в свои руки, — сказала многозначительно Ираида Юрьевна, кивнув на бутылку. — Этот коньяк ровесник нашей Анапки, поэтому мы вот уже лет десять пьем только «Наири».

Первый тост предложила Ираида Юрьевна — за самое сокровенное. Без объявления. И да пусть оно сбудется!

Тост был принят всеми с восторгом, все признали его остроумным, необычным и таинственным. Началась тонкая и прозрачная, как полиэтиленовая пленка, игра.

Анапка выпила коньяк одним глотком и долго с сожалением смотрела в пустую стопку. Потом сказала томно и бесшабашно:

— Мне почему-то захотелось вдруг напиться до чертиков!..

— Ах, как я тебя понимаю, доченька! — вздохнула мамуля и обратилась к Неваляйкину: — Эразм, а вам никогда не хотелось напиться до чертиков?

— Хотеться не хотелось, но… — Он чуть не сказал: «…но надираться до положения риз приходилось частенько», однако вовремя спохватился, промолчал.

Ираида Юрьевна поняла его в русле своих мыслей:

— Ах, какой вы еще наивный и… чистый мальчик! А вы попробуйте, напейтесь до чертиков! Не стесняйтесь, здесь все свои. Рискните, хоть раз в жизни! — И она налила ему полный фужер и стала подзадоривать: — Ну-ка! Ну-ка!

Поломавшись для вида, Неваляйкин встал и торжественно опрокинул фужер себе в рот. Дважды дернулся его кадык, дважды булькнуло у него в горле, и фужер опустел.

— Браво! Браво! — закричали мать и дочь и захлопали в ладоши.

— И мне, мамочка! — воскликнула Анапка и протянула свой фужер.

После такого чаепития Ираида Юрьевна сказала:

— Я пойду к себе — поработаю, а вы, дети, подышите воздухом, прогуляйтесь в саду. Такая погода стоит!

Послушные дети выпорхнули из-за стола, выбежали на улицу и укрылись в гуще сада. Чем дальше они удалялись от дома, тем медленнее были их шаги, тем многозначительнее были их молчаливые вздохи. «Плодик-то, кажется, созрел, — думал Неваляйкин, косясь на Анапку, — но как его сорвать? Сразу? Теперь? А вдруг спешка повредит? Потянуть немного? Но ведь промедление — смерти подобно…»

А «плодик» в этот момент ойкнул и свалился головкой на Эразмову грудь:

— Ой, я совсем опьянела…

Неваляйкин не растерялся, задышал глубоко и часто, словно паровоз, набиравший пары. Грудь его вздымалась, будто кузнечный мех, Анапкина голова качалась на ней, как на лодке в штормовую погоду.

Он нагнулся к ее уху, прошептал:

— Вам плохо?

— Нет… Мне хорошо… Как у вас сердце бье-е-ется!.. — Не раскрывая глаз, она приподняла лицо, быстро отыскала Неваляйкины губы и страстно прильнула к ним. Эразм не стал противиться и тут же ответил ей еще большей страстью… И, уверяю вас, это был самый долгий поцелуй из всех поцелуев в мире! Неваляйкин успел за это время продумать весь план своих действий, прикинул все ходы и выходы, побывал дома, распрощался с Милочкой и снова вернулся на дачу.