Михаил Колосов - Похвала недругу

В канун ее отъезда состоялся особенно заинтересованный разговор. Темой беседы Неваляйкин избрал роман Никона Никоновича «Тещин язык». Расхваливая его напропалую, он как бы между прочим заметил:

— Уж больно скромён, ваш Никон Никонович… Другой бы на его месте!.. Вы знаете, его роман сам просится на многосерийную экранизацию. Я понимаю, что Никону Никоновичу некогда этим заниматься. Но зачем тогда мы, его друзья? Ему стоит только позвонить куда следует и сказать о своем желании. А сценарий я напишу… Просто так, из любви к роману и к Никону Никоновичу. Я уже вижу все тринадцать серий, они уже вот у меня где, — Неваляйкин похлопал себя по лбу.

— Это интересная мысль! — загорелась Ираида Юрьевна. — Я подскажу ему.

— Конечно, подскажите. Если он согласится на двойную фамилию в титрах, я буду счастлив! А нет — так нет, для меня важно сделать доброе и нужное дело: вышибить халтуру с экрана! А клин, как известно, вышибается клином.

О, когда надо, Неваляйкин бывал очень даже красноречив!

Уезжая, Ираида Юрьевна дала Неваляйкину телефоны — и городской и дачный — и просила его звонить и бывать у них:

— У нас просто… Приезжайте. Думаю, уговорим Ника на экранизацию романа.

Эразм, довольный, потирал руки.

Маховик, раскрученный им, работал в полную силу. Тем не менее Неваляйкин раз за разом давал ему все новый и новый импульс, и тот вертелся как волчок.

А время тоже, будто наматывалось на этот маховик, бежало вовсю, и срок его пребывания в Доме сокращался, как шагреневая кожа. Уезжать не хотелось. Попробовал продлить путевку — не удалось. Огорчился. Но, посмотрев вокруг и трезво взвесив каждого, решил, что ему больше здесь и делать-то нечего. Лучше поспешить в столицу и там ковать железо, пока не остыло.

В день отъезда, сразу же после завтрака, к парадному подкатило такси, и Неваляйкин стал грузить в него свои вещи. Чемодан и портфель он сунул в салон на заднее сиденье, а «скульптуры» бережно уложил в багажник. Произведений монументального искусства из дерева и камня набралось столько, что крышка багажника не закрылась, и ее пришлось оставить на весу. От тяжести машина так осела, что всю дорогу потом на малейших неровностях брюхом цепляла асфальт.

Провожающие удивлялись:

— Как же вы довезете все это добро?

— Довезу! — говорил Неваляйкин уверенно. — В аэропорту у меня друзья, помогут!

Он поднял величественно руку — послал всем общий привет, и машина выехала за ворота. И в тот же миг в Доме творчества раздался дружный вздох: одни вздохнули облегченно, другие — с огорчением: улетел Синий кондор, улетел орел!..

В аэропорту Неваляйкин подхватил свой багаж и заспешил к регистрационной стойке. А вслед за ним бежал шофер такси и кричал:

— Эй, писатель!.. Подожди!.. Дрова свои зачем не взял? Камни зачем оставил? Какой рассеянный писатель!

— Слушай, кацо, — остановился Неваляйкин. — Возьми себе эти дрова, самовар дома вскипятишь.

— Зачем самовар? Нет у меня самовара. А камни куда? Тоже — самовар?

— И камни пригодятся. Вези домой, дорогу к даче сделаешь.

— Зачем дорогу? У меня есть дорога, асфальтированная. Шутки шутишь, писатель?

— Ну, ладно. — Неваляйкин открыл свою форсетку, порылся в кармашке, достал олимпийский рубль: — Вот тебе, кацо, медаль, и прошу: отвези все это за город на свалку. Ни дрова, ни камни мне больше не нужны, они уже сыграли свою роль.

— Сыграли? — удивился шофер. — А со мной еще сыграют, да? Рессоры совсем сломаются, — он повертел небрежно рубль, поморщился недовольно.

— Нет у меня больше. Поверь, кацо, нет. Я же с курорта еду, весь выложился — вот так.

— Э-эх, писатель… — махнул рукой шофер и поплелся к своей машине.

Стояло знойное бабье лето.

В такую погоду Неваляйкин не мог спокойно сидеть дома, его все время куда-то тянуло. Вспомнил юг, море, Никона Никоновича, его супругу — сердце сжало тоской…

Он подошел к аппарату и машинально набрал номер дачного телефона Никона Никоновича. Пока в трубке раздавались длинные гудки, Эразм успел обдумать разговор: «Если подойдет Никон, поздороваюсь, справлюсь о самочувствии и извинюсь за беспокойство. А дальше уже пусть он сам говорит, что хочет. Если трубку возьмет она…»