Михаил Колосов: Платонов тупик

Крупнейшая узловая станция Ясиновка задыхалась от перенапряжения. День и ночь сплошным потоком на запад гнали порожняк, воинские эшелоны — солдат, технику. Обратно таким же сплошным потоком шли составы с заводским оборудованием, разным домашним скарбом, с беженцами в теплушках, а чаще — прямо на открытых платформах, поверх станков, ящиков, мешков. Замедляя ход на стрелках, бережно несли свой груз пахнущие хлороформом санитарные поезда. В открытые окна выглядывали перебинтованные солдаты с бледными испуганными лицами. Они смотрели на мир как-то удивленно и растерянно. Если поезд останавливался, его тут же окружали и стар, и млад, тянули раненым куски хлеба, помидоры, и те с обреченной покорностью принимали еду, стеснительно благодарили. И всем хотелось узнать от раненых, будто они только вчера с передовой, как там на фронте.

— Прет… — отвечали раненые коротко и неопределенно.

— Техникой прет — танками, самолетами, — добавлял кто-либо из более разговорчивых. — Минометами…

— А что же наши? А наши что?..

На этом разговор обрывался. Поезд мягко трогался, народ медленно разбредался до следующего эшелона. Многие дежурили на станции постоянно — высматривали своих.

На многочисленных путях станции скапливались бесхозные вагоны и целые составы с грузами для западных областей, которые уже были заняты противником. Вагоны загонялись в тупики и на запасные пути до особого распоряжения, «до выяснения». Но распоряжения о переадресовке где-то проворачивались очень медленно — и вагонов накапливалось все больше и больше, все пути уже были забиты до отказа.

Сначала задерживались грузы, адресованные в Ужгород, Львов, Кишинев, потом пришел черед других городов: война быстро и упорно ползла в глубь страны.

Все меньше отправлялось вагонов с мирным грузом в западном направлении, все больше шло воинских эшелонов с людьми, с техникой, с боеприпасами и опять — с людьми, с людьми… Уходили безвозвратно, будто в пропасть: скрывались за переездом и исчезали навсегда.

Поезда толпились у входных и выходных светофоров, начальники эшелонов брали штурмом диспетчеров, дежурных по станции, военных комендантов — требовали быстрейшей отправки. Все торопились, у всех было времени в обрез. Одним надо было поспеть вовремя на фронт, другим, наоборот, поскорее уйти подальше в тыл и там где-то на пустыре развернуть завод и давать продукцию для того же фронта.

В станционных кабинетах стояли крик, шум, ругань.

Шла война, шли ее первые месяцы — неожиданные, тяжелые…

Уже вторую неделю Платон не был дома, попросил — ему принесли подушку и одеяло, и он тут, у себя в кабинете, теперь дневал и ночевал. Даже мылся последний раз в деповской душевой. Грузный, обычно медлительный, вальяжный, Платон похудел, стал быстрым, вертким, в кресле почти не сидел — разговаривал стоя, сам бегал в диспетчерские, расшивал пробки, на ходу принимал посетителей, отдавал распоряжения. Себе не давал покоя и заместителей своих, помощников загонял вконец.

— Черт пузатый, — ворчали те, удивляясь: и откуда столько энергии у человека?

Платон будто пробудился, будто второе дыхание обрел: война, чрезвычайное положение удвоили его силы, обострили в нем чувство ответственности. Правда, он и раньше не мог работать без «огонька», и раньше отдавал делу всего себя, но теперь просто горел, сгорал без остатка.

В сутки ему приходилось решать сотни самых сложных задач, и он решал их быстро, четко и, главное, верно. Мозг его работал легко и ясно, и потому легко и ясно работалось с ним его подчиненным. Хотя по натуре он был человеком грубоватым, тем не менее ии разу не сорвался на крик, ни разу не дошел до предела.

А напряжение с каждым днем все нарастало, пружина войны сжималась все туже. Уже задерживались грузы, адресованные в Кривой Рог, Киев…

Дни и ночи смешались.

В кабинете толклись военные и гражданские — представители заводов, каких-то ведомств. Одни требовали, другие просили, третьи угрожали сообщить «куда следует».