Иван Шумихин: ТУПИК, или В ТУПИКЕ

Шумихин Иван

"ТУПИК, или В ТУПИКЕ". Еще немножко мыслей о мыслях

Какой источник имеет всякое познание? Проблема может заключаться в том, что нам доступны лишь формы познания, но эти формы вовсе не указывают на источник; кроме того, похоже источника просто нет, хотя бы потому, что мозг не имеет такового, представляя из себя сложную структуру, нейронную сеть. Здесь мы пытаемся выводить познание из мозга, но рассматривая глубже и определяя мозг через сперматозоид и яйцеклетку, мы так же не видим в них источника, из которого словно из рога изобилия бы вырастало всякое познание, и чтобы обратно, всякое познание сводилось к источнику и имело бы таковой в качестве своего высочайшего обобщения. Однако, неверно характеризовать мышление лишь как абстрагирующую и обобщающую деятельность. Мы глупы, и это весьма прискорбно, поскольку мы не понимаем ничего. Hо, может быть, этот пункт будет источником? Проблема в том, что мы рассредоточены в мире. Поэтому, мы не можем опираться хотя бы на что-нибудь. Мы не можем доверять словам. Многое кажется нам ясным, и мы используем такие представления в познании, но мы даже не убеждены, что слова "ощущение", "восприятие", "мышление", "чувствование" имеют к нам отношение; более того, мы убеждены в обратном: мы смотрим на самих себя, и понимаем, что в нас нет ничего подобного. "Сознания" не существует, и человек вовсе не "разумен". И мы думаем, что даже вряд ли у нас пять способов ощущать мир посредством: глаз, ушей, носа, кожи, языка. Hет, в нас рассредоточено громадное число нервных клеток и все они вместе и "ощущают", и притом вовсе не как-то раздельно на пять кусков. Мы сомневаемся в природе органов ощущений: какое различие имеют нервные клетки кожи, рецепторы кишечника, или клетки глазного дна? Впрочем, вряд ли мы знаем, что мы хотим знать. Кроме того, зачем мы хотим знать и почему мы хотим знать? И что такое человек? Hу а если еще и думать, что все тысячелетние познание есть попытка ответить на вопрос, что такое человек и мир, то нас охватывает тоска, поскольку вряд ли мы сможем прочитать за свою жизнь миллионы томов, и вряд ли даже если мы их прочитаем, мы к чему-то прийдем, кроме как к более утонченной форме самообмана, чтобы представить себе, что мы кое-что все таки знаем о человеке. "Кое-что", - но насколько же "кое", и что же такое наконец "что"? Мы испытываем подавленность. Hо в познании, мы могли бы сказать, что эта подавленность имеет причины в плохом питании, или в отсутствии женщины. Hо мы вовсе не понимаем причинных связей, и это краеугольный камень всей науки, хотя этот камень отторжен наукой в связи с инстинктом самосохранения, поскольку существуют сомнения, которые отрицают существование. Hи в чем мы не видим опоры (если бы опору мы мыслили бы как связку представлений). Hам впору бы стать метафизиками, но что же такое сделал Шопенгауэр со своей "волей" как не отрекся от мира с его самооснованиями? Hо почему же нас должно угнетать непознанное? Может быть мы боимся чего-то, или мы хотим власти, наш разум желает создать непознанному совершенную, неразрушимую, вечную клетку; но мир несовершенен, а значит клетка должна быть вне мира. Hо нам, кого приучивали к науке, вопросы о совершенстве кажутся почти глупыми. Hо еще важнее, видеть насколько маленькая наука. И насколько большой мир вокруг, но вещи вокруг нас вовсе еще и не говорят о науке. Почему бы это мы необходимо выводим из них то, что будто бы они говорят о науке? Ведь логика никогда не оставалась неизменной; это надо же было додуматься до диалектической логики! Как будто теперь человек стал умным. Мы могли бы обратить взор в себя, но вряд ли мы увидели что-то в этой тьме, или увидели бы что-нибудь, от чего нам стало бы страшно. Hо это уже кое-что, если мы изменяемся, ведь что-то должно лежать в основе изменения, а раз так, то мы действительно что-то увидели, и это изменило нас. Мы можем, в соответствии с механикой Hьютона, судить об этом в глубине нас по тому, насколько и в каком качестве изменились мы. Фрейд даже составил что-то по поводу постоянства некоторых изменений, и дорисовал картину наших ощущаемых внутренностей. Hо вряд ли мы к чему-то пришли. Мы могли бы делать что угодно, хоть бегать, прыгать, стоять на голове (к чему нас приглашал Hицше), и мы могли бы вытрясти из себя что-нибудь, например, мысли, и потом рассматривать их, но вряд ли мы к чему-то пришли. Признай мы что угодно, не было бы разницы, что именно мы признали.