Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Когда я в первый раз в каком-то романе прочитал выражение «На этажерке стояли безделушки», я решил, что это ошибка и что сказать надо было: «Возле этажерки стояли безделушки».

Девочки никак не могли стоять на этажерке. Даже если они ничего не делали.

Мне всегда долбили, что слово «обои» неправильное и что говорить надо «оба».

Поэтому я очень удивился, когда прочитал у Пушкина: «В гостиной штофные обои».

Мне стало стыдно за поэта, что он не знал грамматики и написал «штофные обои» вместо «штофные оба».

Меня никогда не пороли просто. Всегда «на чем свет стоит».

Рано в жизни, поэтому, я пришел к логическому выводу, что свет стоит на той определенной части тела, на которой сидят мальчики.

Я был уверен, что это опечатка и что надо читать «чудак». Только у Гоголя я встречал это слово: «Тянулись нескончаемой вереницей чумаки с солью и рыбой».

Мне же представлялось, что читать следовало: «Тянулись бесконечной вереницей чудаки с солью и рыбой».

Слово «малый» меня не смущало. К странностям русского языка я привык с люльки. Я знал, что «малый» вовсе не мал. Но слово «разбитной» вызывало сомнения.

В моем представлении «разбитным парнем» был молодой человек, преждевременно разбитый горькой жизнью. Это мнение для меня подтвердил Некрасов: «Был человек разбитной, обязательный».

То есть приниженный и пришибленный судьбой человек, который всем старался угодить.

Вполне очевидно, что это чернила, которые всем нравились, которые у всех вызывали симпатию.

Письмо, написанное симпатическими чернилами, приносило получателю беспредельную радость.

Я долго не понимал, что это значит. Был уверен, что женщина попадает в интересное положение, когда встречается с блестящим молодым гвардейцем, который в нее безумно влюбляется. Все другие женщины ей завидуют и говорят: «Ах, в каком она интересном положении!»

Как только я прочитал у Толстого, что Вронский до самозабвения влюбился в Анну Каренину, я сразу понял, что она очутилась в интересном положении.

Мне часто приходилось слышать выражение «высшее общество». Но понял я значение этого выражения, когда поехал с родителями из Новгорода в Петербург. Мне тогда было семь лет, и это была моя первая поездка по железной дороге.

Тогда-то я понял, что низшее общество состоит из людей, сидящих в вагонах на низших скамьях, а высшее общество — из людей, лежащих наверху.

В повести об Александре Невском, написанной для детей младшего возраста, одним из главных персонажей был магистр Ливонского ордена.

Я не мог понять, что собой представлял этот магистр.

Единственный магистр, которого я знал, был наш аптекарь. У него была сложная фамилия, что-то вроде «Фарфурник», как у Саши Черного. Понятие о магистре Ливонского ордена как-то не связывалось с понятием о магистре Фарфурнике. Но я беспрекословно верил печатному слову, и раз в книге было сказано «магистр Ливонского ордена», значит — магистр, и никаких!

В конце концов, я пришел к выводу, что магистр Ливонского ордена тоже был фармацевтом.