Владимир Елистратов - Рассказы

Сентябрь. Аквамариновое небо. Нежные, лениво-золотистые молнии паутинок томятся в теплом воздухе. Поле. Сладко пахнет землей и соляркой (обожаю это сочетание). Кругом — груды свеклы, похожей на жирные уснувшие кометы.

Ася и Ваня, взявшись за руки, идут в счастливую даль. Даль — это бывший свинарник, оборудованный под барак для студентов.

— Надоела мне эта свекла́, - говорит ангел-физик Ваня.

— Ваня… не «свекла́», а «свёкла», — мягко парирует Ася. Ее любящее девичье сердце вступает в конфликт с филологическими мозгами. И другими органами пищеварения.

— А! Наплювать. Все равно свиня́м пойдет…

— Ваня… не «наплювать», а «наплевать». И не «свиня́м», а «сви́ньям» — постепенно затухает Ася.

— Дак то ж одноимённо… Где букву ни ударь — смысел ровный.

На этом роман с Ваней закончился.

Потом у Аси было еще много романов. И они продолжаются до сих пор. Но — всё «одноимённо». Но Асе — «наплювать».

Самый последний раз у Аси возник роман в городе Париже.

Дело в том, что у Аси всегда была одна заветная мечта — отметить день рождения в Париже. Желательно — юбилей.

Не удержусь и скажу: по мне Асина мечта не то чтобы пошловатая, но какая-то слишком плоская, что ли.

Я, скажу честно, к Парижу остался равнодушен. Такое ощущение, что Париж как бы выветрился. Сдулся. Что-то по-настоящему щемящее в нем действительно было. Может быть, лет сто назад. Даже пятьдесят. Это чувствуешь, и даже немного жалко, что не застал. А сейчас… Город — как молодящийся старичок, экс-сердцеед. Плейбой с простатитом. Да к тому же жадный, чопорный, капризный, брюзгливый. Конечно, это дело вкуса, но мне больше по душе Прага или, скажем, Неаполь. А еще лучше Ярославль с Новгородом. Не говоря уже о Москве. А в Париже опять же кругом — французы. Как в том самом старом анекдоте. Помните? Решил Господь Бог сотворить самую прекрасную в мире страну и сотворил Францию. Посмотрел-посмотрел на дело рук своих и думает: нет, слишком хорошо, перебор. И населил Францию французами.

Но все это, как говорится, мои проблемы. Старею, выветриваюсь, брюзжу. Как Париж.

Переубеждать Аську я, разумеется, не стал. Мечты, даже самые завалящие, должны осуществляться. Особенно женские. И вот в свой сорокалетний юбилей Ася полетела в свою плейбойскую мечту. На неделю. Вместе со своей «закадыкой» Маней Запаровой, тоже ветераном невезения, но из разряда пьеро. У неудачников, к слову сказать, есть свои специализации. Маня — заслуженный мастер по переломам рук и ног, простудам, отравлениям, покусаниям осами и падениям на голову всевозможных полок и люстр.

Один неудачник — беда, два неудачника — катастрофа. Создается эффект резонанса.

Конечно, была задержка на семь часов в Домодедово. Конечно, в Париже потерялся Манин чемодан, который отыскался только через двое суток. Конечно, Аська потеряла двести евро. Или их у нее украли. И была пятичасовая пробка из аэропорта в отель. И долгие-долгие, хуже пробки, недоразумения в отеле, потому что Маня Запарова оказалась в факсе от турфирмы мадмуазель Zapor. Что очень повеселило Асю и очень огорчило Маню. Ладно. Наконец, всю неделю в Париже шел дождь, нудный, мелкий и холодный. На что Ася сказала: «Ой, как романтично!»

В маленькой, но очень дорогой гостинице было промозгло. Пахло нескафе и почему-то нашей шаурмой. Из постояльцев была японская семья и два шведа, которые целыми днями пили абсент и целовались в баре. Потом приехала еще одна пожилая нордическая леди с фокстерьером. Целыми днями они с фоксом занимались тем же, чем и шведы.

На входе сидел портье, он же по совместительству носильщик, бармен и сантехник. Молодой красавец мулат с огромными аспидными глазами. Целыми днями он сидел неподвижно, как вождь племени, и таинственно вглядывался в парижскую морось своими двумя мистическими преисподнями.

Его звали долго и красиво: Жан Луи Алоиз. Родом он был с далекого острова Мадагаскар, из города Антананариву.

Ася потеряла покой (но не аппетит). Она несколько раз пыталась заговорить с мистическим мадагаскарцем на ломаном французском. Но волоокий вождь отвечал бедной Асе загадочной улыбкой и взглядом, полным глубочайшего и нежнейшего идиотизма. В этом взгляде, по словам Аси, была жаркая истома джунглей, прохлада океанического бриза и непрошибаемость тысячелетнего баобаба.

Ася и Маня гуляли по дождливому Парижу под большим белоснежным зонтом, как бы беспорядочно забрызганным маленькими алыми сердцами, и с надписями на двадцати языках мира, как бы нанесенными нетвердой и трогательной детской рукой: «Париж — моя любовь!» Тьфу!.. То есть — О!