Лев Альтмарк - Серые пятна истории

— Как я вас понимаю, бедный вы наш Тарас Григорьевич, — смахнул слезинку Чехов, — но смею вас разочаровать: и ко мне приглядываются нынче некоторые — вдруг у меня в родословной какой-нибудь инородец затесался…

— Что бы про нас с вами ни говорили, — вздохнул Шевченко, — мы с вами по одну сторону баррикад. Можете не сомневаться, дорогой Антон Павлович… Вот только когда ещё придётся поговорить по душам? — Он снова оглянулся, расправил усы и покачнулся на ногах, хотя пьяным только старался казаться: — А ну-ка, выметайтесь, москали, из нашего незалежного Крыма! Нечего топтать святую украинскую землю вашими грязными сапогами! И жидов с собой забирайте в Израиль, не место им у нас, вот!..

В одном из старых советских кинофильмов есть замечательный эпизод, в котором будущий вождь пролетариата Володя Ульянов стоит на крутом берегу Волги и смотрит, как бурлаки тянут баржу. Сердце юноши переполняется скорбью по поводу угнетения простого народа, и тогда же в нём впервые зарождается мысль посвятить себя борьбе за освобождение рабочего класса от работы и прочих нелюбимых им вещей. Но о чём на самом деле размышлял этот кудрявый отрок с намечающимися проплешинами? Попробуем реконструировать ход его мыслей.

— Это же, батенька, золотая жила! — бормочет он вслух, но ещё не картавит, потому что противная буква «р» пока не попала ему на язык. — Стать во главе такого большого количества публики — это же уму непостижимо! Это ар-р-рхиважная задача! — Тут уже мерзкая «р» начинает его бесить и приводит в состояние революционного возбуждения. — И притом, именно во главе простого народа, потому что с ним такое вполне прокатит, а уж с интеллигенцией — дудки. С ней надо расшаркиваться, объясняться, аргументировать выводы… И вообще, интеллигенция — гавно, я это говорил, говорю и буду говорить! По себе знаю… А народ — дурак. Выдай ему фразу позаковыристей, погладь по шёрстке — и он у тебя в кармане. Только как ему эту фразу донести? Стану-ка я, по давней русской традиции, властителем дум — писателем! Только что написать? Какую-нибудь сусальную детскую книжечку? Хрен там, Ушинского не переплюнешь, а тут ещё на подходе Агния Барто, Самуил Маршак и — пронеси Г-ди! — Сергей Михалков… Детективчик захреначить? Чувствую загодя, как покойный Достоевский замахивается топориком, мол, не лезь, Вован, в чужой огород… Стишки из пальца высосать? Так ведь их народ не читает, кроме, конечно, поганой интеллигенции, которую я обязательно впоследствии изведу, только дайте до власти добраться… Романы про рабочих? Так тут Максим Горький уже застолбил участок. Вот сука! Сам буржуй буржуем, а ходит в косоворотке и окает, как деловой!.. Буду-ка писать манифесты, притом, чем длинней, тем лучше. Лозунги, они всегда выигрышней и слезу вышибают, к тому же их удобно со сцены читать — а это аплодисменты, букеты от поклонниц, рецензии в газетках, популяр-р-рность… Так и до власти добраться проще. А если ещё группу поддержки сколотить, назвать её партией — совсем круто станет…

У юного Володи от намечающейся перспективы закружилась голова, и он чуть не упал с обрыва, но вовремя отшатнулся, сплюнул на упирающихся снизу бурлаков и сказал в полный голос, не стесняясь противной буквы «р»:

— P-революция победит в отдельно взятой стране, и эта страна будет взята мной, Владимиром Ильичом Уль… нет, Лениным!..

Как каждый воспитанный и интеллигентный человек, Дмитрий Фурманов очень не любил хамства и матерщины своего командира Василия Ивановича Чапаева, выдаваемых последним за «мужицкую смекалку» и «героическую удаль». А больше всего не нравилось, когда его выставляли дураком перед низшими чинами, и для чего — чтобы завоевать дешёвую популярность и привлечь внимание местной красотки пулемётчицы Анки. Дамы Фурманова не интересовали, но подозрительный Чапаев считал, что своим безразличием комиссар пытается усыпить его рабоче-крестьянскую бдительность.

— Надо быть, Димон, ближе к народу, — нередко говаривал Чапаев, бреясь саблей в перерывах между боями, — а то ты мужик хитрый и, наверное, образованный, всё строчишь что-то в блокнотик. Наверняка доносы на своего легендарного командира. Ведь строчишь, признайся?