Хаим Граде - Безмужняя

— Пусть твоя жизнь будет светлее нашей, Мэрка!

Они долго причитали, пока своими объятиями не задушили ее смех, и Мэрл уже не смеялась до конца свадьбы. Она лишь гладила мать по голове и улыбалась влажными глазами. Кейла тяжело сидела на стуле, держа распухшие руки на коленях. Она была встревожена, чувствовала, что все происходит как-то поспешно, совсем не так, как если бы у Мэрл было настоящее разрешение от раввинов.

Калман посоветовался с женой, и они решили, что он переселится к ней, на Полоцкую. Собственно, Калман совещался сам с собой, вслух, а жена его молча кивала головой в знак согласия. Калман рассудил, что поскольку он постоянно вертится на малярной бирже на Завальной улице, напротив дровяного рынка, и ждет там заказчиков, которым понадобится маляр, то ему вовсе не обязательно жить в своей старой квартире на Липавке. А у Мэрл на Полоцкой налаженная клиентура, и ей нельзя переезжать. Правда, домик тесноват, но дружной жизни теснота не помеха, а уж если повезет в делах, то и на Полоцкой можно найти более просторную квартиру.

Калман нанял крестьянскую подводу, чтобы перевезти вещи с Липавки на Полоцкую. Полдня тащилась подвода, пока добралась с одного конца города на другой, а Калман шел рядом по тротуару и размышлял, достаточно ли разрешения полоцкого даяна. Только когда возчик стал вносить вещи в дом, Калман решил, что разрешения полоцкого даяна предостаточно. А когда работа была закончена, он обернулся к жене и сострил:

— Если через сто двадцать лет нас с тобой не захотят впустить в рай, мы ухватимся за полы сюртука полоцкого даяна, и он нас втащит. Он-то, безусловно, будет в раю и сидеть будет там намного выше других виленских раввинов.

Мэрл удивленно посмотрела на своего остряка. Этого она никак не ожидала! Калман сам заварил всю эту историю с раввинами, сделал все, чтобы она стала его женой, — и еще недоволен! Очень ей это было нужно! Она горько усмехнулась и подошла к окну.

После второй встречи с раввином, когда тот велел ей выйти замуж, она по утрам не могла сесть за швейную машину, пока не увидит в окно, как невысокий полоцкий даян в длинной капоте ведет своего сына в хедер. Сегодня Мэрл не видела раввина с мальчиком, и весь день ее тянуло к окну. Она не могла забыть то утро в доме раввина, когда реб Довид умолял сына идти в хедер, а мальчик топал ногами и рвался гулять, раздосадованная Эйдл защищала сына, а раввин корчился от душевной боли. Возможно, и сегодня мальчик убежал на рынок? А может, опять заболел младший? Или же раввин не может отойти от жены, у которой был сердечный приступ? Преданных друзей и добрых соседей у раввина нет, а помощь от Мэрл он не примет, потому что разрешил ей выйти замуж. Кроме того, ей нужно остерегаться жены раввина, ведь если Эйдл проведает про то, что сделал ее муж, жизнь его превратится в ад.

Калман догадался, что его острота о рае и капоте полоцкого даяна пришлась некстати, и захотел оправдаться. Но только он раскрыл рот, как увидел, что его жена сидит у окна, а из глаз ее текут слезы.

При первой же ссоре с реб Йоше, старшим шамесом, младший шамес Залманка поставил его в известность, что отныне и впредь не будет ему подчиняться. Он и сам может устраивать свадьбы. Он уже провел венчание для вдовца и агуны по разрешению полоцкого даяна. Реб Йоше думает, что он важная персона, потому что на его стороне старосты городской синагоги и ваад. Так пусть знает, что Бог не дремлет и у него, Залманки, тоже есть свои сторонники: полоцкий даян, почтенный реб Калман Мейтес и другие почтенные прихожане.

Старший шамес тут же вспомнил, как приходил к нему какой-то человечек заказывать венчание по разрешению полоцкого даяна, а когда он, шамес, велел принести разрешение от настоящего раввина, человечек ушел и больше не появлялся. Значит, полоцкий даян, который однажды разрешил приносить деньги в субботу, сотворил еще большую мерзость и освободил от брачных уз агуну! Ладно, с младшим шамесом он сам справится, подумал реб Йоше. Он его, наглеца, муху ничтожную, вмиг выкинет из городской синагоги. Но полоцким даяном должен заняться реб Лейви Гурвиц, ведающий вопросами халицы и агун.

Реб Лейви Гурвиц в последнее время перестал вмешиваться в дела общины и редко появлялся в раввинском суде. Он привел домой из сумасшедшего дома свою дочь Циреле.

Он уже давно не надеялся, что жена его выздоровеет. Из больницы для умалишенных ее перевезли в еврейскую деревню близ местечка Валкеник, где содержались безнадежные, и реб Лейви каждый месяц отправлял часть своего жалованья одному тамошнему жителю, следившему за его больной женой. Но дочь Циреле, которая бушевала в отцовском доме, била стекла и хотела выбежать на улицу нагишом, переменилась в больнице и стала тихой, как голубка. Лицо ее озаряла бледная просветленная улыбка, точно после долгого и тяжелого сна. Врачи вызвали отца и сказали, что Циреле, возможно, поправится, но уверенности в этом нет. Реб Лейви подумал и решил забрать свою дочь домой.