Алексей Слаповский - Талий

И характерно, заторопился доказывать себе уже доказанное Талий, характерно, что они оба, оба ведь — и он, и она, одобрив домик и пообещав старику и старухе, что к осени соберут деньги (те намеревались съехать, собрав урожай с огорода и прикончив всю живность, — с наступлением холодов), к теме этой не возвращались. Предполагалось, что этим будет заниматься он. Но он занимался вяло, и вот уже осень, уже холода, а необходимой суммы еще нет…

Получается, получается, торопился Талий, что не в сегодняшних ее словах вообще дело! Не она решила развестись с ним, а он почувствовал, что все кончилось — и, возможно, ей эти его тайные мысли передались и она решила первая начать разговор!

Или он сам начал разговор! — думая о прощаниях, а на самом деле подводным течением мысли думая в это же время совсем о другом («мысль изреченная есть ложь», подразумевается, что истина, не ложь, существует хотя бы на уровне мысли, а если она — НЕМЫСЛИМА? — то есть отчету неподвластна, то есть — сам не только не слышишь, но и не ощущаешь ее?), он начал разговор, слова вырвались, как во сне, бредово, то есть мысли о прощаниях на самом деле были мыслями о ПРОЩАНИИ, на самом деле он — где-то там в себе — понял, что предел в их отношениях наступил и дальше — лучше не может быть, так же — не может быть, только — ничего не может быть, только так, и надо иметь мужество взять на себя, самому сказать, и он говорит: «Давай разведемся», а она, тоже готовая и все понимающая, просто отвечает: «Давай» — и это потому так легко получилось, что — окончание их мысленного диалога, который они давно уже ведут…

Бред! Не то!

Сказано было — не Талием. И не ею. Кем? Очень просто. Очень просто. Он углубился в свои мысли, вызванные интервью с государственным певцом К., а Наташа тем временем переключила радио на другую программу, а там — радиоспектакль. И Талий выловил из спектакля одну лишь фразу, сказанную голосом радиоактрисы, похожим на Наташин: «Давай разведемся», — а ответил ли он сам — «Давай» — это вопрос, за Талием водится такая особенность: нечто отчетливо подуманное ему кажется уже сказанным. Было не раз: «Так я не поняла, что ты думаешь по этому поводу?» — спрашивает Наташа, а Талий морщит лоб в напряженном недоумении: «То есть? Я же сказал!» Ей нравятся такие моменты, она хохочет. А он смущенно пожимает плечами: «Разве не говорил? Я думал, сказал. Ну, извини».

Итак, пусть и она ничего не говорила, и он не отвечал.

Но все — произошло. Не там, на кухне, а сейчас, на балконе, когда он все осознал, взвесил, понял.

И все то, что он мысленно приписал ей — ему принадлежит.

То есть — и даже мысли о самоубийстве, что ли?

И Талий посмотрел с балкона вниз.

И тоска жуткая нахлынула, но в этой тоске — странное освобождение и почти радость: ну, слава Богу, догадался — о чем не догадывался, нашел — где не искал. Понял.

Торопливо стал думать об этом Талий, словно боялся, что эти мысли кто-то отнимет у него. Да он сам и отнимет, испугавшись.

А ведь бояться — нечего.

Это лучший выход.

Для всех.

Для него в первую очередь.

Ведь как ни боялся он отцовского наследства, оно настигло его, оно — в том самом деле, которое он считает любимым своим делом, в его работе.

Лет пятнадцать назад наткнулся он на книгу конца прошлого века какого-то профессора Ф. Н. Эргонта «Национальные типы поволжского народонаселения». Книжка среднего объема, но густо написанная — и с иллюстрациями. Ф. Н. Эргонт был человек математический. Приведя статические данные, сколько в Поволжье проживает русских, татар, чувашей, черемис, переселенных немцев, марийцев и т. д., он в каждой главке дал краткие подразделы: тип внешности, род занятий, преимущественный характер, обычаи, жилье, — и прилагались фотографии типичного русского, типичного татарина, типичного чуваша… В конце он оговорился, что, в результате смешанных браков, издавна образовался незначительный разряд людей, которых трудно отнести к какому-либо национальному типу.

Книжка занятная, но Талия заинтересовало то, о чем автор сказал лишь вскользь: бывает такое, добросовестно констатировал Ф. Н. Эргонт, что люди совершенно разных национальных типов больше похожи друг на друга, чем люди внутри одного национального типа, и дело не столько в этнически характерных признаках, а в тех чертах лица, которые являются выражением внутреннего склада личности, его ума, характера и склонностей.

В самом деле, подумал тогда Талий, много — вне национальности — весьма похожих людей. Просто ли это случайное сходство или свидетельство какой-то общности, похожести внутренней?