Алексей Слаповский - Талий

Надолго ли — вот вопрос, который ему следовало задать себе сразу же, тогда еще. Впрочем, не задавая этого вопроса, он и так понимал: ненадолго (то есть сейчас понимает, что — понимал).

Нет, не ошибся он, увидев в той, в той еще простушке-Ленусе родственность души. Она, как и Талий, вечно хотела в чем-то разобраться, вечно у нее какие-то были проблемы, вечно она наводила порядок в своих запутанных личных отношениях. Жажда определенности, вот что у них было общее. Ну и еще, если выше взять, — жажда справедливости. У Талия — тихая, молчаливая, у Ленуси открытая, агрессивная, особенно в мелочах. Как-то они пошли — совсем семейно — в магазин за продуктами, в овощной магазин, ей хозяйственности вдруг захотелось, запасы сделать: картошки побольше, капусты (с горячим желанием засолить ее в трехлитровых банках), лука, моркови и т. п. Продавщица то ли обвесила ее, то ли обсчитала (Талий выполнял лишь роль носильщика), и Ленуся закатила грандиозный скандал, стала требовать начальство, и вышло начальство в виде краснолицей женщины в ватнике, которая вместо того, чтобы уладить конфликт, сама стала кричать на Ленусю, — что, дескать, ошибиться всякий может, а орать необязательно! Мало на вас орать, орала Ленуся, вас перестрелять всех надо, сволочей! Вас в землю живьем закопать!.. Ну, и так далее… Обзывалась, конечно.

Талию было неприятно, он морщился, он стеснялся людей, которые посмеивались, глядя на аппетитную сцену, но, в сущности, он очень хорошо Ленусю понимал и был на ее стороне.

Бог весть, что было бы, если б они стали жить вместе. Но очень вероятно: в вечных мелких и крупных распрях, с выяснениями отношений, с ее увлечениями, покаянными слезами, признаниями в любви, а потом — почему-то уверен Талий — родила бы она ребеночка, а за ним еще одного, и ушла бы вся в детей и семейный очаг, и уж не валялись бы вещи где попало, а утром она Талия будила бы на работу и провожала бы завтраком его, а встречала бы его ужином и: «Соскучилась…»

Наташа же, надо прямо сказать, ни заботой домашней о Талии, ни воспитанием сына излишне не увлечена. Для нее театр все-таки главное. Она не хотела связывать свою жизнь с человеком театра, она слишком серьезно относилась к будущей работе, ей нужен был рядом человек серьезный, нормальный, который — не мешал бы. Это не значит, опять-таки, что она целенаправленно такого искала, нет, она, уверен Талий, влюбилась, но — при этом — в того, в кого хотела. Какого хотела. И он — в ту, какую хотел. А в этом что-то уже не то, хотя что не то — понять трудно, вообще не понять, не понять, — мучается Талий, сплевывая с балкона от досады, хотя сроду этого не делал.

Я не должен был на ней жениться, сказал себе Талий. Да, я тот, который ей нужен был: спокойный, нормальный, уютный, — не мешающий работать. Но ведь работа у нее особенная, и, может быть, она поняла, что тихие, в общем-то, уравновешенные семейные годы на пользу творчеству не пошли. Может, ей для стимула требовались как раз постоянные разлады, неурядицы, нелепые несчастливые романы, сумасшедший переезд в другой город, там ее бросают на произвол судьбы, она карабкается, выживает — и так выковывается характер, и так выкристаллизовывается талант, так…

Я испортил ей жизнь, вот и все, таков был вывод Талия.

Есть ли у нее другой — неважно.

Разлюбила ли она Талия — неважно. То есть важно, но — не об этом речь.

Главное, что он открыл: она думает о другой жизни. О другой возможной жизни. И, если быть честным, он не сейчас это открыл.

Вот ездили они смотреть домик, который ему присоветовали: на работе дала одна женщина адрес. Село Клычи, полчаса автобусом от города, рощица есть, ручеек есть, старик и старуха уезжают в город к детям и продают домишко за недорого. Они поехали с Наташей и с сыном — пусть заодно подышит воздухом. Он веселился, Наташа была оживлена — как не часто в последнее время, он радовался. Со вкусом и азартом осматривал он деревянное строение о двух комнатах, хозяйственно и деловито оглядел огородишко и садик, и хлев для овец и курятник для кур, постоял за домом, оценивая вид на луг, спускающийся к ручейку, а за ручейком и впрямь — рощица.

— Хорошо! — сказал он Наташе.

— Замечательно! — весело откликнулась она.

Он взглянул на нее, отвел глаза — и опять взглянул.

И лицо ее было веселым, и голос был веселым, и глаза были веселыми, но что-то было — не то.

А не то было, как теперь он понимает, — в незавершенности ее возгласа, в тончайшем призвуке, в котором слышалось: «Да, тут хорошо и замечательно — но не с тобой. Если б не только ЭТО поменять, то есть, жилье поменять, хоть и не совсем, а на летние, допустим, месяцы, если бы — все поменять!»