Алексей Слаповский - Талий

Удовольствие он получает и когда мгновенно, наметанным взглядом, оценивает лицо любого встречного на улице, в троллейбусе, — и тут же его классифицирует — причем несколькими способами.

Просматривая всяческие фильмы (любимое его занятие, когда Наташа в театре, когда у нее спектакль), Талий сделал еще одно открытие: существуют специальные актерские типы, режиссеры и прочие, кто этим занимается, бессознательно — и совершенно независимо друг от друга! — отбирают для кино почти абсолютных двойников! Американские актеры такой-то, такой-то и такой-то как две капли воды похожи на российских актеров такого-то, такого-то и такого-то. У актрис случаев сходства еще больше.

Ну и что? — подумал сейчас Талий. Ну — и зачем мне все это? Зачем была вся эта работа длиною в пятнадцать лет?

А впрочем, неважно, теперь уже неважно. Она закончена — с целью ли была проделана, без цели — неважно. Работа закончена, с Наташей он разводится, сына будет видеть раз в неделю. Останется один.

И вот тут-то, предвидел Талий, тут-то нездоровая наследственность отца разовьется в полную силу; и это будет уже не безобидная увлеченность классификацией типов.

А — что?

Мало ли.

Что-нибудь, например, в духе того, что произошло с бывшим сокурсником его Валерием Литкиным. Литкин был юноша очень практичный и к разнообразным подлостям жизни стал готовиться заблаговременно. Исторический факультет ему был нужен, конечно, не для того, чтобы стать учителем истории в школе, научным деятелем, археологом и т. п. Историческое образование в ту пору ценилось за то, что давало общественно-политическую подкованность и готовность квалифицированно работать в партийно-государственных органах. Лучше — в партийных. Литкин на третьем курсе вступил в партию, на четвертом стал секретарем университетского комитета комсомола (на правах райкома), после окончания его сразу же взяли в городской комсомольский комитет, потом бросили для рабочего стажу на завод — освобожденным комсомольским вожаком, и вот он уже в обкоме комсомола, и вот уже… — и все! Кончилось. Не стало ни райкомов, ни горкомов, ни самого комсомола (как впоследствии оказалось — временно).

Литкин не пропал, как не пропал ни один из его бывших товарищей. Все они с удовольствием и очень скоро поняли, что накопленные ими навыки пустопорожней деятельности втуне не останутся. Да, деятельность по содержанию была пуста, но по форме она развивала таланты, пригодившиеся в новых условиях: договориться, оперативно организовать, задействовать, обойти, подсидеть, отреагировать, сориентироваться — все это они успешно применили в сферах политических и коммерческих, и процветают. Процветал и Литкин, но очень уж поспешил, уповая на модный демократический лозунг той поры: РАЗРЕШЕНО ВСЕ, ЧТО НЕ ЗАПРЕЩЕНО. Ему вдруг показалось, что не запрещено, в сущности, все, поскольку прежняя власть настолько была в себе уверена, что некоторые вещи запрещать ей и в ум не пришло по принципу: да какой же, дескать, псих этим займется? А Литкин занялся — и преступил предел. Правда, даже не государственный, а межличностный, он у своих же товарищей стал куски из-под носа выхватывать, и они решили проучить его — и Литкин, недоумевая и обижаясь, попал под следствие, под суд — и заполучил судимость. В тюрьме он, правда, сидел всего три месяца, так как попал под амнистию. И уехал в свой город в Заволжье, откуда был родом, и где отец его был в свою пору большим деятелем. Уехал, решил отсидеться — и напрасно, он проморгал тот период, когда люди с суровым жизненным опытом, особенно тюремным, поднялись цене, когда для директора фирмы, кооператива и даже банка какого-нибудь тюремный срок стал чем-то вроде диплома о благонадежности, весьма ценимого теми, с кем этой фирме, этому кооперативу, этому банку приходилось иметь дело частным образом, на сходняках и разборках .

Пожалуй, Литкин наверстал бы, но тут он открыл такую золотую жилу, что просто ахнул.

Год назад он заезжал к Талию и хвастался. Другому бы не стал раскрываться, но в Талии он был уверен: Талий идею не украдет, бестолков слишком. Идея же была такова: работая в городском краеведческом музее, куда его пристроили, он получал время от времени письма от потомков тех немцев, которые когда-то проживали здесь, на территории так называемой Немреспублики Поволжья. Нельзя ли, дескать, найти следы наших исторических фатеров и муттеров, писали немцы из Казахстана, из Сибири (Омск преимущественно), из самой Германии, куда репатриировались. Литкин скуки ради ворошил архивы но обнаруживал что-либо редко. О чем и сообщал. Но вот однажды явился пожилой человек, Юрий Адольфович Кремер, бывший гражданин СССР, омский зоотехник, а с недавнего времени житель исторической немецкой родины и преуспевающий коммерсант, сказал, что он специально вернулся в Россию, чтобы увидеть дом, в котором, как написал ему Литкин, предположительно жил его прапрадед, мукомол.