Алексей Слаповский - Талий

— Значит, он ненормальный.

И все, и больше о Георгии — ни слова. Он исчез, пропал.

А может — не пропал.

Вернемся к той странной истории, когда Наташа, победив соперницу, тут же ушла от него. Возможно, ей только этого и надо было — победить соперницу? И не только ее. Победить всех, стать для любвеобильного Георгия — единственной. Она ведь не только в театре честолюбива.

Хорошо, пусть так. Победила его, а потом сразу же себя, потому что при таких победах победитель очень скоро становится побежденным — тем, над кем одержана победа. Она этого дожидаться не стала. Пусть так. Почему же после этого она его, Талия, выбрала?

Нет, это не вопрос! Влюбилась — вот и выбрала. Просто влюбилась, вот и все.

Пусть так.

Но, похоже, побежденный Георгий не очень-то чувствовал, что побежден. Жил себе. Уезжал. Вернулся. О старом не вспоминал и заново все начать не предлагал. Ушел из театра. Стал жить совсем другой жизнью. И вдруг из этой другой жизни: здравствуйте, я за вами. Эффектно.

Но почему выбрал самый худший, самый безнадежный способ возвращения? Мог бы подкараулить в театре. Прийти на спектакль — и после встретить. Или дождаться после репетиции, узнав, когда и где — свой ведь человек в театре. Пригласить в кафе куда-нибудь. Говорить голосом глуховатым и грустным. Ну, и так далее.

Так нет — домой приехал. В присутствии мужа говорил. Сам себе такие препятствия создал, после которых… — а может, ему того и нужно было? Встретить, в кафе позвать, грустный голос и т. п., это все схема известная. Это он сто раз это пробовал с другими, — обрыдло. Ему, гурману, подавай ситуацию сложную, именно почти непреодолимую, иначе интереса нет!

Прошел месяц, другой — они встречаются. Специально или случайно. Допустим, случайно. Или как бы случайно.

— Так и не поняла, зачем ты приходил? — спрашивает Наташа. — Ты пьяный был? Ты с ума сошел?

— Что, муж скандал устроил?

— Да нет. Он — умный.

Может, так говорили, может, не так, но цель, если вдуматься, Георгием достигнута! — они вдвоеми обсуждают ситуацию, касающуюся их двоих, а муж при этом уже — третье лицо! Когда — дождаться у театра и в кафе позвать, — он из своей жизни, она из своей. А тут он вторгся, он говорил — с ней, а муж — присутствовал. Третьим был. Гениально! Гениально! — Талий чуть не поперхнулся дымом, сделав слишком глубокую затяжку.

Какой расчет! Вот они уже и — заговорщики!

И ему не надо уже говорить с ней в кафе грустным глухим голосом, он будет говорить нормально, все допытываясь, не буянил ли муж, не попрекал ли, не поднял ли, упаси Бог, руку. А она смеется, немножко, слегка предав этим Талия, — но какая женщина слегка и немножко не предаст мужа, когда говорит с ней другой — и не просто другой, а с которым было что-то?

— Ты изменилась, — говорит он. — В сто раз стала лучше. Я приехал сдуру, это понятно. Я к той приехал — ну, понимаешь. Понял, что нужна. А увидел — совсем незнакомая женщина.

— Которая — не нужна?

— Нет. Без которой вообще жить не могу. Совсем другая, совсем. С ума сойти.

И она знает — это так. Она другая. Она — радость и счастье другого человека. Мужа. И извечное любопытство пробуждается — не обязательно женское, а вообще — и даже благородное как бы, не захватническое, а самоотверженное: не чужое взять, своим поделиться, но и проверить заодно, а есть ли чем делиться, впрямь ли она так богата?

Как ни горды мы, как ни самодостаточны, но чужое мнение о нас — манит, дразнит. Наташа сама еще не сознает, как ей хочется проверить, узнать — только раз, даже без особого влечения к этому человеку (и это даже лучше, что без влечения), — узнать, проверить. Чтобы он не просто сказал, как сейчас: ты изменилась, а — от счастья задохнулся бы и от горечи — поняв, что потерял, и сказал бы то же самое, но иначе!..

И Георгий это чует, он уже чует, уже ум его лихорадочно обмозговывает: как все прокрутить , обделать…

— Я понимаю, — говорит он. — Я зря приезжал. Ты этого своего как кошка любишь.

Умница, сволочь, правильно говорит! Уязвляет, с кошкой сравнивает — одновременно называя мужа — этот свой! дескать, тут вечное житейское: любовь зла, полюбишь, извини, и такого. Этого ! Что ж, понимаю…. Сочувствую…

Разве вынесет это женщина? — такое сочувствие, такое понимание? Но Наташа не так проста, чтобы тут же сдаться. Она говорит с тихой усмешкой (от которой у него мурашки), говорит как о судьбе и о том дарении судьбы, которому и завидовать бессмысленно, потому что — тебе не дано и не может быть дано: «Да, люблю».