Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Мы в доме покойника, поднимаемся по лестнице. Один пролет уже прошли и окошко тоже. В саду, под яблоней, какой-то человек ходит, его тень пробегает по стене, становится сперва длиннее, потом короче и пропадает. Зато мы сейчас увидим кабинет господина Вейльхенфельда, а наверное, и его самого. Который свои окна заколотил досками и жил за ними, как старый кролик, и вовсе без своих трудов, говорит отец, когда он однажды вообще ничего за ужином есть не может. Каким позором этот дом является для нашего города, нормальный человек и представить себе не в силах, говорит господин Ломанн в парикмахерской, когда ему шею пробривают. Нет, это лезвие не годится, возьмите другое, говорит он. Что прикажешь говорить, если завтра, совершенно случайно, придет кто-нибудь не из нашего города и спросит, что это за дом, почему он в таком виде и кто в нем живет. И господин Ломанн говорит, чтобы ему выбрили щеки и у кадыка — завтра утром он будет на каторжника похож, а Мюллер говорит: На бычка, когда станет расхаживать по классу. А теперь фрау Абфальтер, которая уже, наверное, неделями не заходила в кабинет господина Вейльхенфельда, и ей должно быть стыдно, в каком он состоянии, пытается еще как-то навести порядок перед гробовщиками. Она быстро запихивает что-то под кушетку, чтобы никто не споткнулся, потому что господин Вейльхенфельд в своей летаргии так и оставил это валяться. И ведь за последнее время он почти совсем не мылся! С тех самых пор, как он позабыл однажды раздеться перед тем, как лечь в постель, он, не снимая, носил одну и ту же сорочку и брюки. Вот тогда он и вправду опустился. Он даже не замечал, какая грязь от непогоды на его книгах оседала. Милосердная грязь, прикрывающая книги, милосердная темнота! Причем ведь для его возраста глаза у него были вполне сносные, правда, под конец у него правое веко не открывалось, это из-за паралича мышц, а когда нужно, его приходилось приподнимать пальцем. Вот так, говорит отец и показывает нам как. И последнее время он все больше молчал, а теперь совсем молчит, и его нужно убрать.

Об этом и о том, как его убирать, шепчутся за дверью кабинета. Прочь, скорее прочь! И как быстро в тесном кабинете его кладут в гроб, который ведь еще теснее! Но этого нам не видно, потому что все это за дверью кабинета, а мы теперь стоим выше на лестнице, у двери на чердак. Потом захлопывается крышка, это мы слышим.

А это был кабинет, спрашивает моя сестра.

Нет, говорю я, это был он сам. Они его крышкой закрыли.

А почему гвоздики не забивают?

Чтобы ему можно было выйти, когда захочет.

А он хочет?

Нет.

И в этот понедельник в сентябре, когда мы стоим на чердачной лестнице и я хочу показать сестре кабинет господина Вейльхенфельда, гробовщики выносят его и оставляют за собой дверь открытой. Теперь им проще идти с гробом, потому что они дорогу уже знают. Фрау Абфальтер говорит, как нести, а они выносят гроб из кабинета, который теперь стал пустой. Какой он стал пустой! Тише, говорит отец, тише. Задумаемся сейчас на минуту о той абсолютной пустоте, которая воцаряется во всех комнатах, где умирают, о том внезапном вакууме, говорит он маме и мне. Но потом вдруг, когда мы долго стояли с закрытыми глазами, тихо-тихо, и, как отец наказывал, думали о пустоте, мы видим, что кабинет совсем и не пустой. Неожиданно из эркера появляются двое мужчин в черном, которых нам с чердачной лестницы до сих пор просто видно не было. На них широкополые шляпы и кожаные плащи, которые спереди застегнуты на пряжки. Они, наверное, прятались у книжных полок в эркере, а теперь выпрямились и свои плащи отряхивают. А потом подходят к другим полкам и другим книгам, которые нам хорошо видно через две открытые двери. И запускают руки, обтянутые кожаными перчатками, глубоко в книги, в те, которые еще остались. Многие из них они вынимают и складывают на стол посреди комнаты, который господин Рёш теперь уже скоро заново отлакирует, а другие бросают на пол. Они показывают друг другу книги господина Вейльхенфельда, кивают или покачивают головами. Уже по щиколотку стоят они в книгах, когда нас замечают, что мы смотрим. И кричат: Эй, что вам здесь нужно? И: Кто вы?

Ну, наш отец доктор, говорю я, он здесь все освидетельствовал.

Что?

Ну, то, что он теперь умер.

Вы здесь живете?

Нет, у каменоломни.

А что вы здесь делаете?

Ничего, просто так стоим.

Тогда они начинают кричать: Убирайтесь! Вон отсюда! И грозятся нам своими кожаными кулаками.

Так ведь мы и так уже уходим, говорю я.