Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Если я убегу, это будет осквернение Имени Господня, большое осквернение! Люди скажут, что сын Торы вошел к мужней жене и бежал от наказания. Я останусь и поклянусь на свитке Торы, что не имел с ней дела. Мне поверят, — пробормотал Шия, дрожа и лязгая зубами.

— Не поверят, и вы это знаете, потому-то и боитесь, — рассмеялся Меерка.

— Я отдам свою жизнь, пойду на смерть ради Имени Господнего, — отвечал Шия-липнишкинец, а глаза его при этом нервно бегали.

— Тронутый, тебе место в Декшне! Не понимаю, как даже сумасшедшая женщина могла лечь с таким задрипанным и завшивленным ешиботником. От тебя ведь воняет! — сплюнул Меерка. — Погоди, еще раскаешься, что не делаешь, как я говорю, — махнул он сжатым кулаком и ушел.

«Может быть, действительно бежать?» — Шия-липнишкинец оглянулся вокруг блуждающим взором — и отскочил назад. В низкой наполовину открытой двери женского отделения синагоги стоял директор ешивы и смотрел на него, будто стерег, чтобы Шия не сбежал.

В это утро представитель общины, занимавшийся ешивой, портной реб Исроэл, разговаривал с директором ешивы так возмущенно, как никогда прежде:

— Ученики завели себе моду читать светские книжки, а вы молчите! Устроили гнусный навет на лучшего ученика ешивы, на илуя, праведника, а вы молчите!

Поэтому Цемах сидел в женском отделении Холодной синагоги и спрашивал сам себя: сколько еще он будет молчать? Вдруг он услышал разговор в том же углу двора, куда недавно забрел виленский табачник Вова Барбитолер, искавший вход в женское отделение. Цемах выглянул в окно и увидел, что некто неизвестный разговаривает с илуем, вид у которого напуганный. Цемах подошел к полуоткрытой двери и прислушался. Сразу же после ухода Меерки директор ешивы вышел к липнишкинцу.

— Кто этот парень? Почему он уговаривает вас бежать и почему обругал вас?

— Ребе, сжальтесь надо мною! — припал к нему с рыданиями илуй.

Цемах втащил его в женское отделение синагоги, усадил на скамью и снова спросил про Меерку. Шия-липнишкинец рассказал, как этот парень уговаривал его читать светские книги, как он, Шия, обозвал этого парня подстрекателем и плюнул на него. И вот теперь этот Меерка пришел к нему с предложением бежать. Шия снова затрясся, как в лихорадке:

— Я не убегу, ребе. Я пожертвую собой, я умру ради Имени Господня!

Никогда раньше илуй даже не оглядывался на директора ешивы. Он считал, что еще мальчишкой продвинулся в изучении Торы больше, чем реб Цемах Атлас, а его уроки мусара он вообще в грош не ставил. А теперь он тянулся к директору ешивы, называл его «ребе». Цемах успокоил его, сказал, чтобы он не боялся. Завтра во время молитвы должно обратиться к молящимся. Они выслушают и поверят ему. Директор больше не отпускал липнишкинца и взял его с собой на вечернюю трапезу к портному реб Исроэлу, где его накормили и утешили. Однако сам Цемах был безутешен: он посадил виноградник и позволил скотине вытоптать его.

С настроением и с видом скорбящего, который не может читать поминальную молитву, потому что покойник еще не погребен, Шия-липнишкинец стоял в субботу в синагоге и ждал, пока закончат читать Тору, чтобы он мог взойти на биму. С одной стороны рядом с ним стоял директор ешивы реб Цемах, а с другой — глава ешивы реб Менахем-Мендл. Все трое молчали. Однако обыватели заранее кривились от нетерпения и отвращения, зная, что им предстоит выслушивать ешиботника. Одни не хотели, чтобы он говорил, назло святошам и реб Гирше Гордону, желавшим, чтобы он очистил свое имя клятвой на свитке Торы. Другие не хотели видеть, как еврей, изучающий Тору, плачет и кричит, что он чист от греха, как в старые времена, когда кагал мог накладывать денежный штраф, побивать палками и накладывать херем. Дело идет к Новолетию и к Судному дню, так что, если он согрешил, пусть покается, а дальше — не наше дело. Третья и самая большая группа прихожан просто боялась, что, когда ешиботник выйдет и заговорит, начнется скандал и снова будет осквернена суббота. Поэтому, как только были произнесены благословения после чтения «Мафтира», десятки обывателей закричали кантору:

— Забирайте свиток Торы!

И вся община запела стихи, сопровождающие возвращение свитка в орн-койдеш. Первым из синагоги выскочил реб Менахем-Мендл Сегал. Шия-липнишкинец с растерянно бегающими глазами и отнявшимся языком устремился за ним. Последним вышел директор ешивы — неспешно, как будто не в силах оторвать взгляд от согбенных спин, которые раскачивались набожно и немо, погруженные в тихую молитву «Шмоне эсре».