Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Павел возился с замком, а они стояли и смотрели — будто хозяева, которые провожают гостя.

Он открыл, повернулся еще раз сказать «до свидания» и заметил, что они стоят уже тесно друг к другу, и рука Савостьянова лежит на ее спине.

«Все-таки свинство, что я ухожу, — подумал он еще раз, — но, во-первых, это, как сказал Андрюша, уже необратимо, а во-вторых, нельзя мне сейчас портить с ним отношения — не дано мне такого права! И все-таки — свинство».

Из виларовского совхоза приехал Витя Макеев — с попутной машиной, рано утром — и заявился к Павлу домой.

— Простите, ради Бога, Пал Николаич! Утерпеть не мог! — проговорил он загодя приготовленную фразу, когда двери открыл заспанный и недовольный его начальник.

— Заходи! — кратко ответил Павел и, не оглядываясь, пошел внутрь квартиры. Макеев робко последовал за ним, уже отчаянно кляня себя за столь раннее вторжение.

Павел Николаевич Игумнов, сам себя относивший к разряду «сов», считал утро, особенно раннее, наиболее труднопреодолимой частью суток. Макеев просто не знал об этом.

Прошло полчаса, прежде чем Витя услышал от своего начальника вторую фразу:

— Кофе варить умеешь?

— Вроде бы… — ответил Витя.

Все так же молча и хмуро Павел поставил перед ним кофемолку, банку с зернами, джезву, сахарницу и снова ушел — теперь под душ.

Павел Николаевич был так не похож на того человека, с которым Макеев общался по службе вот уже три года, что он даже подумал: «Наверняка, неприятности. И наверняка — крупные».

Из-под душа вышел заметно взбодренный, чему свидетельством было многословие, с которым он отобрал у Вити кофемолку, не желавшую молоть кофе.

— Отдай. Если чего не умеешь, говори сразу, а то наплачешься.

Быстро заставил кофемолку жужжать, привычно снарядил джезву, поставил на огонь.

Ритуал был выверен, видимо, до мелочей: держа в одной руке догорающую спичку, Павел другой уже доставал с полки окурок. Хотел было прикурить, но вдруг отбросил спичку.

— Вот черт! — И обращаясь к Макееву, сказал:

— Увидишь, что я курю натощак, бей по шее — прощу!

Разлил кофе, приказал:

— Пей горячим.

Сходил в комнату, принес сигареты, сказал в пространство:

— Ну, теперь-то, надеюсь, можно закурить?

Закурил и сказал:

— Так из-за чего ты прервал драгоценный сон своего начальника?

Макеев стал раскрывать папку.

— Сколько раз тебе говорил, выкинь эту штуку! — заметил Павел. — Тоже мне, хорош слесарь-авторемонтник, с папочкой расхаживает!

Витя покраснел. Макеев был сын-лоботряс бывшей квартирной хозяйки Павла, которого он — не без успеха — выводил последние пять лет на магистральную дорогу жизни. Витя был уже младший лейтенант, учился на первом курсе ВЮЗИ и подавал надежды. На Павла смотрел снизу вверх — этому не мешало то обстоятельство, что юный акселерат был на две головы выше своего учителя.

— Вот, — скромно сказал Витя и протянул Павлу конверт.

В конверте лежал сложенный лист бумаги.

Заголовочными буквами, вырезанными из газет, на листе была выклеена фраза:

АНТРАКТ НОВОЕ МЕСТО И ДЕНЬ СООБЩУ ПОЗЖЕ

— Так-так-так… — оживился Павел. — Когда пришло письмо?

— С вечерней почтой. Я там с телеграфисткой шуры-муры изображаю и всегда стараюсь оказаться в конторе, когда приходит почта. Вот удалось выхватить.

— Мо-ло-дец! Возьми с полки пирожок.

— Какой пирожок? — не понял Витя.

— Это я так… Это я шучу, как в дни незабвенного босоногого моего детства шутили. А Мустафа-то прав оказался, письмо отправлено из Н. И что же нам теперь делать с этим посланием?

— Я думал, но я не знаю, — кратко признался Макеев.

— Ты думал и ты не знаешь… Я вот тоже думаю, как видишь, и не зна-а-ю, как нам получше козырнуть этой бумажкой.

Витя Макеев сидел смирно и с почтением следил, как размышляет Павел Николаевич.

— Главное, Витя, что мы наконец-то знаем человечка, который поставляет опиум для народа. Это — очень много. Теперь мы с тобой не слепые. Но теперь нам жить сложнее. Что означает это письмо, как ты думаешь?

— Перерыв.

— Правильно. Антракт в переводе означает «между актами», то есть перерыв, как ты совершенно правильно заметил. Кто-то сообщает нашему тишайшему Химику, что временно их отношения прерываются. Что делаем мы? Мы — ждем. Сколько? Неизвестно… Видно, кто-то где-то пугнул автора этого письма, а, может, быть, и не автора, а кого-то, с ним связанного. Они решили притихнуть. А если они на год притихнут? Это для нас хорошо?