Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Ой, не могу я что-то… После того, что ты сказал… Ксанка! Я же ее с шестого класса тянул. Девочкой совсем пришла. Стишата принесла: «Весна-красна, грачи-кричи». И что мне в ней показалось? Оставил. Зато потом!

А какое лицо! Да ты, Саша, знаешь ее тоже! Помнишь, я приводил тебя в объединение, знакомил даже с ней!

— Что-то смутно… — невнятно ответил Савостьянов.

— Ты еще спросил, кто это и сказал: «Княжеский профиль». Я запомнил.

— Д-да, вроде припоминаю… — силился вспомнить Савостьянов и вдруг мельком коснулся глазами Павла.

«Ах, черт! — подумал Павел, — чего я уставился!» Он отметил отблеск растерянности, вроде бы испуга даже в этом мгновенном взгляде доктора.

— Вспомнил. С этаким пышнющим хвостом. Синеглазенькая брюнетка. Вспомнил. Красивая была девочка, — сообщил он Павлу и снова посмотрел, теперь-то уж прежним взглядом, открытым, в меру огорченным, в меру равнодушным.

«Так, — сказал про себя Павел. — Вот, значит, как?»

В передней щелкнул замок. Пришла жена Андрея — Таня, женщина из тех, о ком говорят: «Приятная женщина. Очень приятная».

У Павла с ней были добрые отношения. Как и у многих друзей Андрея, впрочем. Ко всем она относилась ровно-благожелательно, тепло и улыбчиво. Была домовита, покойна, женственна. Павел иной раз смотрел на нее, испытывая зависть к мудрости Андрея, Сумевшего выбрать себе такую жену. У него-то все было не так.

— Накурили! — раздался еще из-за дверей ее добродушно насмешливый голос. У нее всегда было хорошее настроение. — Даже в прихожей слышно…

Открыла дверь, вошла, немного щурясь.

— О-о! Кто у нас сегодня, — произнесла она, увидев Савостьянова, и Павлу показалось, будто что-то беззащитно и нежно вздрогнуло в ее лице.

— Он, конечно, вас не кормил и даже кофе не догадался сварить, — сказала она. — Сейчас я что-нибудь быстро организую.

— Да, пожалуй, не надо… — начал Павел.

Савостьянов промолчал, но, глядя на Таню, можно было догадаться, что он смотрит на нее. Что-то девчоночье, прелестное и неловкое вдруг зазвучало в ее движениях, в ее голосе.

Она доставала рюмки, тарелки, расставляла на столе, старательно не поднимая глаз, а Савостьянов, видимо, продолжал смотреть на нее — и жаркий румянец вдруг ударил сквозь смуглость ее кожи.

— Тань, ты знаешь, какую ужасную новость нам Паша рассказал? Ксану убили. Ну Ксану же! Мартынову! У меня в политехе была.

Она, выпрямившись, смотрела на мужа, но смысл слов с трудом доходил до нее, это было заметно. Не тем она была сейчас взволнована.

«Да, Андрей Тимофеевич, — подумал Павел, — подслеповат ты несколько. У них, я думаю, роман созревает, и не сегодня начавшийся».

— Ксана? — вспомнила наконец она. — Эта девочка? Какой ужас. Это правда, Павлуша?

Павел пожал плечами.

— Какой ужас! — повторила она, уходя на кухню.

— А не вредно ли? — спросил Павел, кивая на свою рюмку. — Для моего катара?

— В меру. Все болезни начинаются от нарушения меры, — с готовностью, словно ожидая вопроса, ответил Савостьянов. — Кроме того, без серьезных анализов ничего нельзя сказать определенно. То, что я сказал — сугубо личное и сугубо предварительное суждение. Конечно, какая-то дисфункция, несомненно, есть, но это даже может и не быть катаром. Так что не волнуйтесь прежде времени!

— Я, между прочим, в отца — мнительный. Вот вы мне сказали, что, может быть, даже ничего и нет — и я совсем не чувствую ничего.

— Вот это зря. И разве на вашей работе можно быть мнительным? Возомните кого-то преступником, попробуй, докажи он потом, что, как говорится, не верблюд.

— Это всегда доказывается.

— Иногда — с запозданием. Лет, скажем, на двадцать.

— Сейчас другие времена.

— Да, времена другие. Люди те же.

— Нет. И люди другие. Честный человек нынче, даже вовлеченный в следствие, может быть спокоен. И — не волноваться.

Случайно вырвалась эта интонация: «И — не волноваться. (Как вы, например, сейчас.)»

Тот даже несколько отпрянул. Помедлил, глядя на рюмку в руке:

— Ну что ж! Давайте выпьем за принципиально новые времена!

Выпили. Павел заметил вдруг, что Савостьянов, не скрываясь, следит за тем, как он пьет.

— А сейчас? — спросил доктор. — Когда выпили, никаких посторонних ощущений не чувствуете?

Павел прислушался.

— Вроде бы вот здесь… немного…