Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Родионыч — правоверный народник, дальше некуда. «Сидит» в народе, набрался терпения на сотню лет, мерит землю, по крохам растит в мужицких душах бунтарство — верит. Тем более важным будет тот факт, что именно такой, как Родионыч, пошел мстителем. Через месяц-два не до «сидения» будет — все идет к открытой войне с государем-императором: или он — нас, или мы — его!

— Да, — спокойно и все с той же судейской суховатостью в голосе отвечал Николай Николаевич. — Тот же человек, в том же самом сообщении корреспондирует о том, о чем я рассказал вам своими словами. Коль это потребовалось, я приведу дословно.

И, не обращая внимания на протестующий рокот среди четырех сидящих за столом, стал читать по бумажке:

«…В Москве Рейнштейн (муж) являлся весьма деятельным организатором и пользовался большим доверием. Знал почти все московские дела и доводил о них до сведения начальства. Вот сокращенная сущность одного из его доносов: 6 февраля я прибыл из Москвы в Петербург по революционным делам; у меня было рекомендательное письмо от Соколова (московского) к Юлиану Короленко. Словесно я должен был попросить книги Соколова для библиотеки Лаврова (в Москве), именующего себя Рикардом. Короленко повел меня к своему брату (Невский 124, квартира 21), где я увидел 7 пропагандистов, слесарный станок и гальванические батареи, по-видимому для изготовления печатей. Присутствовавшие отнеслись ко мне радушно и обещали познакомить с лицом, получающим запрещенные издания прямо из типографии. Назначили день свидания… Я увидел человека, пришедшего с портфелем с медными краями, приметы его: светлый блондин, волосы темнее бороды, стриженые; борода только на 2 дюйма длины; усики переходят в желтый цвет; на лице красные пятна, как будто от раздавленных угрей; нос составляет почти прямую линию со лбом. Этот человек вынул „Землю и волю“ и доклады, завернутые в корректурные листы, отдав издания, корректурные листы спрятал. Говорили о Клеменце и Георгии…»

— Ограниченность во времени не позволила нашему информатору более тщательно ознакомиться с послужным списком Николая Рейнштейна. Но мне кажется, что и те факты, которые вам сейчас сообщили, со всей определенностью говорят об одном: Рейнштейн — провокатор. Платный агент Третьего отделения. Я хочу еще раз обратить ваше внимание на тот факт, что это — весьма и весьма опасный для нас провокатор, знающий и наш быт, и нашу неорганизованность, и халатность нашу, умеющий извлекать из нашей безалаберности пользу для своего кровавого ремесла.

Итак, я спрашиваю, считаете ли вы, в свете сообщенных вам сведений, что Рейнштейн — провокатор?

Это — мой первый вопрос.

И второй: считаете ли вы, что его деятельность (в случае, разумеется, если на первый вопрос вы ответите «да»), заслуживает смертного приговора от имени Исполнительного Комитета?

Был полдень, и солнце палило нещадно. Нечем было дышать даже в саду. На чердаке же был форменный ад. Зной висел здесь сизо-лиловыми пластами, пахло пожарищем, и когда мальчик двигался между стропил, у него было ощущение, что он идет сквозь густую, донельзя разогретую воду…

В том углу, где крыша дома сходила на нет, лежала груда пакли, которую он несколько раз пытался разобрать и каждый раз не выдерживал удушающего пыльного смерча, который извергала эта куча. У него было, однако, ощущение, что именно там, под этой паклей… Он не смог бы сказать почему, он просто знал, что не может там не быть, обязательно будет, там, под этой паклей…

— Итак, считаете ли вы, что Рейнштейн — провокатор? И если «да» — то заслуживает ли его деятельность смертного приговора от имени Исполнительного Комитета?

— По первому вопросу?

Четырехкратное «да».

— По второму вопросу?

Четырехкратное «да».

…На следующий день двое — Родионыч и Немец — выехали в Москву для приведения приговора в исполнение. В бумажнике Родионыча лежал косо вырванный листок из дамского альбомчика. На нем печатными буквами было написано: «Провокатор Николай Рейнштейн казнен по приговору Исполнительного Комитета».

Приговор был заверен печатью Комитета — скрещенные топор и револьвер в кривоватом овале.

Чемодан был стар и словно бы расплющен. Мальчик поднял крышку. Чего там только не было! От наслаждения он даже хихикнул и принялся быстро, остервенело чесать себя по груди и плечам — пот разъедал кожу.

Медная чаша какая-то — сквозь зеленую патину арабские письмена… Пачки писем. Дагерротип: надменная дама в широкополой шляпе (та небось, что захоронила себя в клумбе)… Журналы, газеты, бумажная дребедень. Кофейник. Кружка Эсмарха. И вдруг — под бумажной осыпью разрозненных журнальных листов… Граненая рукоять, кольцо для шнура… Нет, это не пугач! Да если бы и пугач? Но это не пугач, не пугач, не пугач!