Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Николай Николаевич не торопился продолжать. Набивал трубку, изредка поглядывая на товарищей, сидящих за столом.

Он знал: этим людям немалого труда будет стоить произнести «да», когда он потребует смертной казни для провокатора.

Твердь с великими муками отделялась от хляби. Стародавняя догма народничества: «Пусть насилие будет привилегией тиранов!» цепко коренилась в душах многих товарищей Николая Николаевича. Жизнь настойчиво толкала их на путь террора, понукала — жестокими репрессиями властей, гнусным обращением с заключенными в тюрьмах — и все же… И все же противились, упирались, с судорогой превеликого отвращения ломали в себе привычное непротивление.

Каждый в свое время уходил в революционное дело с этими некрасовскими стихами в сердце. Но «кровь»-то подразумевалась своя, а не чужая, вот в чем дело…

— Итак, я продолжаю… — сказал Николай Николаевич, выпустив клуб дыма. — Жандармская операция, о которой идет сегодня речь, была организована тонко и широко. Такого в практике Третьего отделения никогда еще не было. Не сомневаюсь, что это «заслуга» Рейнштейна. За это дело он истребовал себе тысячу рублей. Эти деньги ему уже назначены.

Рейнштейн, — платный агент Третьего отделения. Доподлинно известна даже сумма жалования, которое он получает: сто рублей в месяц и от трехсот до пятисот рублей — на ведение дел. Как платный агент, он, разумеется, причастен и ко многим другим делам. В частности, недавние провалы в «Северном союзе русских рабочих» — дело рук тоже Рейнштейна и его жены Татьяны Рейнштейн. Чтобы не быть голословным, прочитаю сообщение, полученное нами из канцелярии самого Третьего отделения, относительно обстоятельств ареста организатора «Северного союза» — Козлова Ивана Ивановича. Сейчас, после его ареста, я могу назвать подлинное имя этого человека: Виктор Обнорский.

«…В конце января Рейнштейн из Москвы сообщил в Санкт-Петербург, в Третье отделение, день и час приезда Козлова в Петербург. Для того чтобы лучше выследить Ивана Ивановича, с ним поехала жена Рейнштейна. (Отмечу как характерную деталь нравов Третьего отделения: супруга Рейнштейна в последний год играла роль гражданской жены Обнорского, с ведома, вероятно, и благословения самого Рейнштейна.) На одной из станций около Петербурга их встретил Григорий Григорьевич Кириллов, начальник сыскной полиции при Третьем отделении (Литейный, дом 43, квартира 10–11), его помощница Кутузова (угол Невского и Надеждинской, собственные меблированные комнаты) и еще несколько шпионов. Таким образом, все вместе приехали в Петербург. Здесь Рейнштейн повезла его на Петергофский к шпиону Петру Николаеву, говоря, что это безопасное место для жительства. Это было 24 января. В продолжение четырех дней до ареста за Иваном Ивановичем следили по пятам и 28-го взяли на улице и, вслед за арестом, произвели до 10 обысков в местах, где он бывал, но ничего не нашли… Шпионы возводят на Ивана Ивановича следующие обвинения: ездил за границу для приобретения станков, устраивал в Москве типографию, находился в близких отношениях с типографией „Земли и воли“, деятельный агитатор и пропагандист среди рабочих…» От себя могу добавить: характеристика, данная Третьим отделением Обнорскому, преувеличениями не страдает — это был, действительно, деятель, от которого можно было ожидать большой и полезной работы. Особенно учитывая среду, в которой вращался Обнорский, — среду, нами до сей поры почти не тронутую…

— Может ли тот человек, который сообщил об обстоятельствах ареста Обнорского, столь же документально засвидетельствовать роль Рейнштейна в деле, о котором мы сейчас говорим?

Этот вопрос задал Родионыч — русобородый, устрашающе широкий в кости, хмуроватый, как всегда, и недоверчивый, поскольку он был «деревенщик» (сидел в Саратовской губернии землемером, потихоньку смущал мужиков к бунту), а Николай Николаевич был — «столичный», «питерский»…

Николай Николаевич ждал такого вопроса. Ждал, что задаст его именно Родионыч. И к ответу приготовился, потому что загодя решил: исполнять приговор надо поручить Родионычу. Он сделает все как надо, несмотря на отвращение свое к делам подобного рода, — не Воробья же посылать, который нагородит что-нибудь в духе французских романов, дуэль какую-нибудь, как Кравчинский, который думал Мезенцеву предложить даже выбор оружия: «Шпаги, ваше превосходительство, или пистолетики желаете?..»