Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

И вдруг осекся.

Что-то стряслось с ним.

Замер. Дико расширенными, безумными глазами уставился на Клеточникова.

«…сошел с ума!» — похолодел тот.

— Есть! — вскричал вдруг Николай Николаевич и захохотал. — Вспомнил! Вспомнил, наконец, дурень, где слышал эту фамилию! Ну конечно же, «Николка»! Рейнштейн! Из Москвы! Рабочий! Ах, немчура проклятый!

Крепко, осторожно и нежно взял вдруг Клеточникова за плечи. Проникновенно сказал:

— Что бы мы без вас делали, дорогой Николай Васильевич? Памятник вам потомки поставят, верьте слову! Это, конечно, дело рук Рейнштейна, чует мое сердце! Третье отделение зазря тысячами не бросается. Ну уж теперь-то ему — конец!!!

И бросился за извозчиком.

Николай Васильевич постоял на набережной еще немного. Побрел домой. Он был необыкновенно взволнован и счастлив словами, сказанными по его адресу. «Памятник… что бы мы без вас делали?..»

И даже забыл огорчиться тому обстоятельству, что нынешнее рандеву его с Николаем Николаевичем продолжалось гораздо меньше обычного.

Вокруг стола с праздным самоваром сидели четверо. Хмуро и молча слушали нарочито сухую и негромкую речь Николая Николаевича.

— Две недели назад в коммуну Вольфа явился с рекомендательным письмом от одного московского адвоката — несомненно, сочувствующего и очень нам помогающего — некий Николай Васильевич Рейнштейн.

Кое-кому из бывавших в Москве он был знаком. Работает в железнодорожном депо Московско-Курской дороги простым рабочим (хотя довольно образован), пользуется немалым авторитетом в московских радикальных кружках. Вот и все, что было, собственно, известно о нем.

В беседе с некоторыми из тех, кто собирается, по обыкновению, у Вольфа, он часто повторял, что приехал в Питер по поручению москвичей, имеет на руках важную статью для журнала и что ему совершенно необходимо встретиться с кем-либо из редакции.

Вольф передал эту просьбу нам — мне и Воробью. Нельзя сказать, что мы заподозрили что-то неладное. Однако решили не рисковать и попросили Вольфа выбрать из своих друзей кого-нибудь понадежней и внешностью повнушительней, с тем чтобы представить его москвичу редактором «Земли и воли». Такого человека Вольф нашел, и встреча состоялась…

Тут Николай Николаевич сделал паузу, посопел погасшей трубкой и поглядел на каждого из сидящих за столом по очереди. Лица четырех были непроницаемы и, пожалуй, недоверчивы, Николай Николаевич продолжал:

— Я только что вернулся от Вольфа. Он сказал мне, что роль редактора на той встрече с Рейнштейном исполнял Капитон Олсуфьев, студент Технологического института, убитый, как вам, наверное, известно, в ночь с 14 на 15 февраля на Пехотной улице филером Коломийцевым.

Во время встречи с Олсуфьевым Рейнштейн ничего существенного не сообщил. Очень торопился. Передал рукопись статьи (никуда, кстати, не годной), дал адрес кочегара на паровозе, который может якобы перевозить из Питера в Москву экземпляры «Земли и воли». Это все…

Теперь-то понятно, что редактор нужен ему был вовсе не для разговора, а для того, чтобы тут же организовать за ним наблюдение и в дальнейшем не выпускать из-под своего надзора.

Слежка за Олсуфьевым была установлена, и через несколько дней — специально ночью — его вспугнули слухом о провале типографии… Расчет был на то, что, услышав столь тревожную весть, Олсуфьев непременно поспешит поделиться ею с друзьями, а затем, возможно, они захотят посмотреть, нельзя ли что-то предпринять для спасения типографии.

К несчастью, Олсуфьев действительно был знаком с человеком, близким к подлинным членам редакции. Этот человек — доктор Отто Гросс, всем вам знакомый. Новость, принесенная Олсуфьевым, видимо, так же сильно потрясла его. Он поспешил к Клеменцу. А студента, чтобы не терять время, направил к Воробью. (Обоих после недавних провалов устраивал на квартиры именно Отто Гросс.) В результате — и Клеменц и Гросс были арестованы. Воробей избежал ареста по счастливому стечению обстоятельств: дом Фредерикса слишком густо населен, и вероятно, дворник не закрывает на ночь двери. Так что филерам невозможно было определить, к кому ходил студент. Кроме того, Воробей вовремя заметил слежку за домом и не бросился предупреждать кого-нибудь еще, как это сделал Гросс.

— Я и не думал бросаться… — обидчиво отозвался Воробей.

Во время всей речи Николая Николаевича он бесшумно и нервно мотался в полумраке комнаты за спинами сидящих. Николай Николаевич посвятил его в подробности дела еще до начала встречи, и Воробей тут же предложил себя в качестве исполнителя приговора, а теперь вот волновался: доверят или не доверят…