Юлий Ким - И я там был

– Ну есть.

– И вот, предположим, я все-таки ухожу, и прихожу на базу, и получаю орден и могу гордиться чем? Что убил три миллиона?

– Орден тебе дадут за проявленное мужество и оперативное мастерство при исполнении задания. Стыдиться нечего.

– А три миллиона на ком?

– А три миллиона на начальстве, на политиках, на Москве с Вашингтоном.

– Не-не-не, дядюшка, не надо этих маневров. Что киллер, что заказчик – отвечают оба.

– Ладно, ты тоже не увлекайся. И боевого капитана с киллером, пожалуйста, не равняй. Уж если на то пошло, сошлись на японских камикадзе.

– Сравнение не идет. Камикадзе атаковали военных, а не мирное население. Давай уж тогда вспомним героев 11 сентября. А что? Проявили и мужество, и оперативное мастерство при исполнении задания, пожертвовали и собой и экипажем, и пассажирами, и безо всяких бомб за двадцать минут угробили три тыщи безвинных американцев во имя Аллаха.

– Вот именно что во имя Аллаха! Это фанатики, то есть безумцы сами по себе! А мой капитан – нормальный солдат, и уж поверь, никакой оголтелой вражды к Израилю не питал. Он выполнял задание. Вот и все.

– Ну да, да, и в случае приказа нажать – нажал бы. И получается знаешь что? А вот что. Получается, что самый забулдыжный хипарь, из тех, между прочим, что однажды хлынули со всей Европы спасать Венецию от наводнения – этот беспечный бродяга, с косичкой на затылке, покуривающий марихуану и знающий толк главным образом в рок-музыке и сексе, а главное – в полной свободе от всяческих табу – национальных, религиозных, социальных, философских – кроме разве что некоторых нравственных, и среди них: не убий, не навязывай, не навреди, а при возможности и помоги, – так вот, получается, что этот беспутный вольный ветер нравственно выше твоего честного капитана, потому что никогда не может быть ничьим орудием, а тем более оружием зла. А капитан – мог. С кнопки спроса нет, а с него – есть.

Тут дядюшка разволновался еще больше. Даже киллера он мог еще кой-как простить племяннику, но чтобы эти патлатые, с крашеными хвостами и разноцветными татуировками, дергающиеся под звуки-му, дергая при этом за струны гитару, торчащую прямо из гульфика прямо вам в нос, чтобы эти тунеядцы, закосившие от всякой полезной работы, уж не говоря об армии, ничего решительно не производящие, а только потребляющие (правда, согласен, не хищно, не алчно, а лишь в меру своих первичных необходимостей) – чтобы эти невесомые перекати-поле могли составить хоть какую-то альтернативу мужественному воину, скромному герою, бескорыстно положившему всю жизнь на алтарь…

– Ну да, да, а все-таки мой хипарь на кнопку не нажмет и ответственность за жизнь трех миллионов возьмет на себя, а твой капитан нажмет, а ответственность переложит на приказ. И кто же из них герой?

– Все! Хватит! Слышать не хочу!

Дискуссия завершилась.

Конечно, сопоставление нашего капитана с воображаемым хиппи хромает. Оно некорректно хотя бы в силу категорически невозможной ситуации: хиппи при ядерной кнопке. Он бы не нажал – потому что никогда бы рядом не оказался. Возможна ли вообще ситуация их с капитаном хотя бы случайного пересечения. Хотя отчего же…

Наш капитан с женой вышли в Израиле из экскурсионного автобуса посмотреть на округу: роскошное море, на нем цветные паруса виндсерфинга, а по эту сторону – зеленые квадраты полей между стройными рощами финиковых пальм, веселые вереницы снующих машин – а тут мимоходом и случился мой хипарь, мой Гарик, со своим рюкзачком за плечами, с косичкой на затылке, с серьгой в ухе. Услышал русскую речь, подвалил поближе. Высокий седой капитан ему понравился.

– А? – спросил Гарик, кивком охватывая райскую панораму. – Как? Неплохой обзор?

– Красота, – от души вымолвил капитан.

– Да-а, – протянул Гарик. – И как подумаешь, что какой-то идиот в куфие сидит где-нибудь в Иране и только ждет приказа на кнопку нажать.

Капитан промолчал. За строй его мыслей я не ручаюсь.

Хипарь Гарик – лицо, надо сказать, вполне реальное.

Я живу, главным образом, в Москве, но ежегодно – по три-четыре месяца и в Израиле. Такое стало возможным, а затем и привычным для многих в наше время. Хотя в предыдущее наше же время представить это возможным для себя было немыслимо.

Содрогания российской жизни чередуются с потрясениями израильской. Провожая меня в Москву, израильские приятели полушутя укоряют:

– Эх ты! Бросаешь страну в трудную минуту.

А встречая: