Юлий Ким - И я там был

Я приехал.

Во дворе перед домом меня перехватила соседка.

– Вы знаете, что в вашей квартире живет наркоман?

– Впервые слышу. Вы уверены, что не ошибаетесь?

– Наркоман, наркоман! Самый настоящий! Черный, трясется весь, кожа да кости, ужас!

На Гарика портрет никак не походил. Или за время моего отсутствия он – как это? подсел на колеса?

Перед дверьми я перевел дух и на всякий случай позвонил. Тишина… я нажал на ручку, ожидая детективного продолжения – «дверь легко подалась» – нет, заперто. Я отпер и вошел. Никого.

Лишь посреди знакомого интерьера с его немногой и убогой мебелью, с любимыми фотографиями и двумя картинками на стенах, с красивой тяжелой люстрой с хрустальными цацками (чей-то дар), с потертым диваном, на котором сиротливо ежилась неубранная постель, – как неожиданный добавок к комиссионному хламу секонд-шопа, чернел на трех точеных бутылочных ножках – он, концертный рояль, терпеливо ожидая положенных знаков внимания со стороны интеллигентного человека.

Знаков, правда, не последовало. Подняв крышку, я увидел пожелтелые клавиши, словно прокуренные зубы, взял несколько аккордов, вслушался в благородный звук и не услышал фальши, а только матовый призвук, сопровождающий звучание старинных инструментов.

Прошелся по клавиатуре, поодиночке тыкая – не расстроен почти, чуть-чуть в последней октаве. Рояль, блин. Концертный. Педали работают. Садись и играй. Тогда, в пионерском детстве, ты же выучился, и довольно быстро, все еще удивлялись: «Какой природный слух!» Помнишь свой репертуар?

Вальс «Дунайские волны». Песня «В лесу прифронтовом». «Собачья полечка». Краковяк. «Светит месяц». «На позиции девушка…». На школьных танцах я был запасным тапером после Жорки (тот еще умел «Мурку» и «Яблочко») и Витьки (музыкальная школа по классу баяна). Для концертного рояля не слишком богато. И, прямо скажем, из десяти моих пальцев занято было пять.

Рояль, казалось, снисходительно ждал, когда я прекращу дурачиться и отнесусь к нему серьезно. Француз из аристократов, пришел наниматься в гувернеры к господам Скотининым, стоит, вслушивается, когда же наконец с ним заговорят по-французски.

А у меня французский откуда? Не было у меня его. Время такое было! Не до французского, блин! Это теперь вам все! А мне он на хрен не нужен! Не нужен. Не нужен. Так что уберите это бельмо с моего глаза.

– Але! Гарик? Я приехал, а вас почему-то нет.

– Ну как? Понравился он вам? Правда, хорош?

– Я только вошел.

– Ну и?

– Вошел, и нет никого.

– Не понравился, значит.

– Вроде мы с вами договаривались.

– А Эли нет, что ли?

– Какого Эли?

– Ну я его просил меня подменить на время. Вышел, наверно.

– Если совсем не ушел.

– Не должен бы.

– Га-арик!

– Нет, это надо же, – продолжал он недоумевать. – Такой красивый. Ножки какие. Да! – вскричал он внезапно. – Умоляю! Чуть не забыл! Не передвигайте его! Ножки не закреплены. Он на них не стоит, а лежит! Покоится, так сказать. Чуть подвинете, он рухнет на пол, и тогда все, дрова.

– Ну а как же на этой мебели играть?

– А! Все-таки собираетесь. Нет, игру он выдержит, только не двигайте его.

– А ваш Эли это знает?

– Эли существо астральное. Зачем ему двигать рояль?

– А это существо случайно наркотой не балуется?

– Как вы догадались?

– Разведка донесла.

– Разведка, она же соседка. Не волнуйтесь, он не буйный. И вообще наркозависимость вовсе не так смертельна, как о ней думают. В Европе давно уже это поняли, а среди богемы вообще нет никого, кто бы не ширялся или не нюхал. Да вы сами – неужели ни разу не пробовали?

– Бог миловал.

– И много потеряли. Может, Эли вас просветит.

– А вы что, уже уволились? Нет уж, я вас попрошу. Как говорится, пост принял – пост сдал. Когда будете?

– Я позвоню, – и повесил трубку.

В состоянии сильнейшего раздражения, особенно вызываемого незваным гостем о трех ногах, я оглядел квартиру в поисках следов неведомого Эли-наркомана. Вскоре взгляд остановился на стуле у дивана. Его желтое деревянное сиденье рябило черными следами от раздавленных сигарет – или как их – косяков? Новенький изящный венский стульчик, подобранный на богатой помойке, весь обезображенный Элиными окурками. Раздражение усилилось. В холодильнике догнивали какие-то огрызки. Тоже радости не прибавило.