Сергей Дигол - Практикант[СИ]

Еще один вывод касался лично меня: я понял, что кроме духоты отвлекать меня ожидает еще одна отвлекающая от работы проблема.

Очаровательная Ксюшина попка.

Ксения, конечно, уже была наслышана, что ее ожидает новое соседство, но я готов поручиться, что свое коротенькое платье — белое, в цвета самого свежего шпината разводах — она стала одевать задолго до моего появления. Просто для того, чтобы испытать это удовольствие — короткий взлет оборок и легкое, словно веером, обмахивание разделенных тонкой полоской трусиков ягодиц перед тем, как они будут приплюснуты ворсистой поверхностью офисного кресла. Интересно, о чем думала Наташа, невольно скашивая глаза в сторону кресла в двух метрах слева от себя? Усмехалась ли она, или ревновала к Ксюше? А может, все–таки хотела успеть подставить ладонь под опускающиеся ягодицы?

Я знаю одно: мне страсть как хочется, чтобы Ксюша села на обе мои ладони — распахнутые и мокрые от волнения, оголенные, как мое бешено пульсирующее сердце. Она садится в кресло и оборки ее платья манят меня, зазывают как сирены или русалки, и первые дни я еле справляюсь с собой, два, а то и три раза спуская в унитаз собственную сперму, и это только в утренние часы.

— Демьян, почему так долго?

Денис Филиппов, парень с не менее экзотичной, чем мое имя, для Молдавии фамилией, старше меня всего на два года, но который запросто может запретить мне «тыкать» себе (все–таки начальник отдела продаж), смотрит на меня сверху вниз — просто потому, что я сижу за компьютером, а он стоит рядом.

— Две недели рисовать один колпачок, — обиженно говорит Денис, словно ему, а не мне впору оправдываться, — такими темпами мы все заказы посрываем.

Он еще что–то говорит о том, чтобы я не переживал, но постарался сделать для себя правильные выводы, а я вижу лишь себя — себя, стоящего на краю обрыва и руку Дениса, который вместо того, чтобы ободряюще похлопать меня по плечу, что он и сделал, легонько касается моих лопаток, и я лечу вниз, успев сделать свое последнее и главное историческое открытие: оказывается, человечество проживает эпохи лишь для того, чтобы оставить их в виде безжизненных наслоений, совсем как горные породы в разрезе, мимо которых я пролетаю, чтобы самому стать омертвевшей частицей своей, пока еще живой эпохи.

Денису ничего не стоит сбросить меня в пропасть, достаточно лишь подать директору прошение о замене не оправдавшего доверие дизайнера, и я, стараясь не смотреть на Ксюшу, а сосредоточиться на этом чертовом макете, мысленно восклицаю: «Господи, неужели все было ради этого?». Пять лет университета и год аспирантуры, двенадцать статей и семь выступлений на конференциях, глупые мечты об Оксфорде и едва не ставшее реальностью приглашения в Будапешт? Неужели все это было, захожусь я в безмолвной истерике, ради этих мгновений, ради того, чтобы парень, с горем пополам закончивший какой–нибудь политех, теперь стоял надо мной — чисто формально, поскольку на самом деле это я стою навытяжку перед ним, молча снося его упреки, а он, пожалуй, может даже закинуть ногу на стол, демонстрируя мне совсем не запылившуюся, благодаря его перемещению по городу исключительно в салоне собственного «БМВ», подошву своего итальянского мокасина. Я не в состоянии повторить его хозяйскую позу даже из соображений приличия: подошвы моей единственной пары китайских туфлей протерлись до дыр и во время ходьбы я даже невольно охаю, чувствуя под ногами асфальт, который, что еще хуже, рвет носки.

Обязательные к исполнения указания почти своего ровесника, прорисовывание колпачков, дырки в подошве и рваные носки — вот все, к чему я пришел, начав с мечты об Оксфорде. Мама и брат за четыре тысячи километров и отец, переселившийся к любовнице — вот итог эксперимента по созданию идеальной семьи.

Папину новую любовь, как оказалось, зовут Анастасией Васильевной — так официально, но не без трепета в голосе он представил ее мне. Не покраснел и даже не сделал вид, что не заметил меня, когда выбежал из подъезда, а я лишь входил во двор. Нет–нет, он и на этот раз ничего не собирался вывозить из дома — ни телевизор, ни морозильную камеру. Вернулся он за одним–единственным документом. За свидетельством о браке с мамой.

— Привет, — протянул он мне руку и кивнул на отравлявшее двор вонючим выхлопным дымом такси. — Пойдем, я тебя познакомлю.

Мы подошли к машине, и отец открыл заднюю дверь. Из сумрака салона на нас испуганно взглянула она. Женщина — Гудини, умеющая растворяться в воздухе с двумя палочками эскимо в руках.