Сергей Дигол - Практикант[СИ]

— Знаешь что? — поворачивается ко мне отец, насупившись так, что у него почти смыкаются брови — кажется, я знаю, как тебе помочь.

— Печать, нанесенная золотой или серебряной краской, называется термопечатью. Видите, как блестит? — спрашивает меня она, легонько ковыряя ногтем и в самом деле золотистую букву. Ярко–красным ногтем, и мой взгляд — ничего не могу с собой поделать — скользит по ее фигуре, стоит лишь ей отойти на пару шагов.

Ее зовут Наташей, и она работает дизайнером. Вернее, работала, потому что в связи с переходом на другую работу — так казенно, в стиле официального сообщения об отставке, когда впавшего в немилость чиновника с треском вышибают с лакомого местечка, — она больше не работает дизайнером. Во всяком случае, здесь, на огромном заводе в километре от кишиневского аэропорта и, судя по всему, прямо по курсу невидимой воздушной трассы: к периодическому свистящему гулу и гигантской, приглушающей свет за окном, тени, я успел привыкнуть за первые полчаса моего пребывания здесь. Которые были посвящены экскурсии по моему новому месту работы в сопровождении Наташи.

Я не охотник до сплетен, но мне, черт возьми, работать на ее месте, поэтому я и спрашиваю о причине ее увольнения.

— В связи с переходом на другую работу, — прохладно улыбается она и бросает колпачок в коробку.

Да–да, колпачок, который, как я уже знал, называется термоусадочным и изготавливается из поливинилхлорида, а я‑то, срывая его собрата с горлышка винной бутылки, и не подозревал, что это настолько технологичная, судя по названию, штука. И уж тем более не предполагал, что буду устраиваться дизайнером колпачков: раскрашивать компьютерный макет, который потом еще раз раскрасят, на этот раз пленку — краской, завернут пленку в цилиндр, склеят швы и — пожалуйста, готов колпачок. Всего какой–то колпачок, в длину пальца, а поди ж ты: целый завод отгрохали.

— На котором выпускают до двадцати миллионов колпачков в месяц, — пытается широким жестом изобразить масштабность производства Наташа.

Уж не знаю, откуда в ее голосе нотки гордости: увольняясь, она вряд ли унесет с собой пакет акций компании. Хотя, возможно, еще лет пять на каждом застолье она будет раньше мужчин тянуться к бутылке, притягивая к себе недоуменные взгляды. Повертев в руках бутылку, она будет нахмуренно рассматривать горлышко, тереть ногтем краску на колпачке, чтобы, скептически поджав губы, сказать:

— Вот бездельники, при мне так не халтурили!

Неужели и меня ожидают приступы подобного дешевого самолюбования, думаю я и понимаю, что существенно опережаю события. Куда более актуальная задача — как–то высидеть хотя бы день в офисе, где в этот августовский день (на улице хотя и не июльский зной, но все равно под тридцать) жара никак не располагает к тому, что мне так желательно продемонстрировать с самого начала — умение быстро и безошибочно соображать.

Через пару часов, испытав несколько приступов потливости, я свыкаюсь с офисной духотой — скорее психологически, смирившись с тем, что по–другому в комнате площадью хотя и примерно в два раза превосходящей музейную конуру в издательстве Казаку, но в которой не трое, а семеро сотрудников, быть и не может. Точно могу сказать одно: я бы возненавидел человека, сказавшего, что в новом офисе, в котором летом не спрятаться от жары, к чему все же привыкаешь, а вот к чему невозможно привыкнуть, так это к зимнему холоду, даже при молдавской пародии на зиму, что в этом офисе, где кондиционеры системы «зима–лето» появятся лишь два года спустя, я проработаю добрых пять лет.

А вот за что я не стал бы ручаться через полгода после того, как занял место Наташи за компьютером дизайнера, как раз в разгар убийственной в условиях офиса зимы, так это за состояние своей темы, утвержденной, как ни крути, к разработке научным советом института истории. Я даже ни разу не звоню в институт, чтобы выяснить, не вышибли ли меня специальным решением экстренно созванного научного совета с формулировкой вроде «за планомерный саботаж, приведший к срыву работы над научной темой государственного значения». Теперь, когда моя стартовая зарплата на «Капсулайне» — так называется наш завод по производству колпачков, — составляет полторы тысячи леев в месяц, я вспоминаю шестьсот леев Драгомира как неудачную шутку пожилого и не очень умного человека.

— Наташа сказала, что вы подойдете, — говорит Андрей Витальевич и делает предложение, от которого мне отказываться не просто глупо, но и смертельно. — Полторы тысячи леев в месяц, — говорит он и, наконец, фокусирует на мне свой бегающий взгляд.