Вильям Козлов: Поцелуй сатаны

— Доконали все-таки человека.

— Особой любовью твой братан тут, ясное дело, не пользовался, но чтобы клетки жечь? Тут нашей вины, Миколай, нету, самим господом Богом могу поклясться.

Может, и так. Бритоголовый рокер Родион подговорил дружков и отомстил Геннадию за Лену, которую тот увел у него.

— А может, эти? — кивнул Уланов в сторону озера. — Ведьма-мамаша со своим мордатым сынком?

— Вонючка? — покачал большой головой Митрофанов. — Поорать на человека, обхамить, дохлую кошку или ворону подкинуть в огород — это она могет, а поджечь чего-нибудь? Не-е, ни она, ни Герман не стали бы…

Хотя Иван Лукич и решительно рубанул рукой, однако в голосе его прозвучали нотки сомнения. Вонючкой звали в Палкине неряшливую, кривоносую и кривоногую старуху, живущую вместе с сыном-бобылем на самом берегу озера Гладкое. Изба покосившаяся, хлев крыт почерневшей соломой, на дворе грязь, битая посуда, мусор. Вонючка с самого начала стала пакостить им: то крик подымет, если Геннадий пройдет к озеру мимо ее дома, мол, траву топчешь; когда он свалил неподалеку кирпич для ремонта бани, заорала, чтобы убрал, дескать, вид из ее окна портит. Сын был поспокойнее, но никогда не одергивал скандальную Вонючку. А так ее прозвали потому, что они с сыном мылись в бане раз в году — в Троицу.

Когда немцы заняли эти места, в Палкино с неделю стояла моторизованная рота. Вонючка, по рассказам Митрофанова, девушкой была не столь уродлива, как в старости. В общем, от немца она родила сына, которого и назвала Германом, видно, в память об отце, по-видимому, за всю свою жизнь ни разу и не вспомнившего, что где-то в России вырос его сынок…

Вонючка воплотила в себе и деревенскую юродивую, и склочницу, и колдунью. В общем, ведьма и ведьма. Геннадий и Николай, несколько раз соприкоснувшись с ней, старались просто не замечать Вонючку, но та не могла пройти мимо, чтобы не облаять их:

— Ничаво у вас не выйдеть, — упершись обеими руками о суковатую палку, хрипло начинала она. — И кроли ваши подохнуть, и вы отседа покатитесь… Чаво сюды приехали? Нечистая сила вас сюды принесла… Тьфу, окаянные!

Выставив чуткое ухо из-под грязного платка, терпеливо ждала реплики, чтобы выпустить сразу целый фонтан ругательств. Материлась она для женщины виртуозно, даже Бога и мать поминала. Одним словом, Вонючка и Вонючка. Ее уже так и воспринимали, как неизбежное зло. Но ненависть ее поражала. Набрасывалась, как злобная шавка, и на приезжих, доставалось от нее Алисе и Лене. Но когда она назвала маленькую Аду выблядком, Геннадий не выдержал и обмакнул ее неумытую отвратительную морду с остатками желтых зубов в бочку, где была вода для поливки огорода…

— Вонючка, конешно, хуже злой собаки, одним словом, ведьма кривоносая, но на такое не решилась бы, а сынок у ее дурак. Был надзирателем в тюрьме, так и оттеля выперли. Пентюх, недоносок… — продолжал Иван Лукич. Видно, даже в нем проснулось сочувствие к соседям — Мы привыкли к этим ползучим гадам, да своих они не жалят… Я ведь могу и оглоблей по горбине огреть, а вы, городские, здеся чужаки, вас можно обижать… Вонючка сама рассказывала, что когда вы брали у нее молоко, так она плевала в горшок..

— И это русские люди! — покачал головой Николай. Его даже передернуло от омерзения, — Честно говоря, я не верю, что Вонючка — русская! Русские крестьяне всегда были добрыми.

— В любой нации есть хорошие люди и дерьмо, — усмехнулся Митрофанов. — Уж такую-то истину ты должон знать.

Конечно, сосед был прав, но плевки в молоко, которое, не исключено, что и он пил, вызвали у Николая прилив ненависти к этим отбросам человечества…

— Вонючка такая, она могла и наколдовать, — сказал Митрофанов — Еще до вас она уморила у меня всех пчел… Сам видел, как шептала что-то на моей пасеке и руками размахивала… Я и думать об энтом забыл, а весной открыл ульи, а там мелкая стружка в поддоне — мертвые пчелы.

— И что же, на эту тварь никакой управы нету? — вступила в разговор Алиса. — Это же не человек, а… — она запнулась, не найдя слова.

— Вонючка, ведьма, — пришел ей на помощь Иван Лукич, — В старину таких гадин на кострах сжигали или в пруду топили.

Лицо его посуровело, по-видимому, вспомнив про загубленных пчел, и он рассердился.

— Сколько лет-то ей? — спросил Уланов.

— Думаешь, скоро ли помрет? — проницательно взглянул на него из-под густых ершистых бровей сосед. — Дерьмо в воде не тонет и в огне не горит… Ей многие смерти желают, дык она только ухмыляется и говорит: «Я никогда не помру! Всех вас переживу…». Сам не раз слышал, а лет ей к восьмидесяти. Постарше меня будет. А точно когда родилась, и сама не знает.