Всеволод Фабричный - Вата и гвозди [сборник рассказов]

С женой совсем беда. Что ни скажешь, что ни сделаешь — все «не к добру». Все сулит несчастья и каждое движение стрелки часов — зловещее знамение. Не может есть фрукты и овощи — говорит что их теперь фермеры растят на могилах и те мертвечину в себя впитывают. Несколько раз пыталась удалить себе матку стальным язычком для обуви — просто как кусок мороженого из плошки выковырять, теряла кровь, попадала в больницу. Она уверена, что в матку у нее микрофон врагами вставлен и мысли ее куда следует передает. Ни в чем убедить миссис Гилберт нельзя. Спорить бесполезно. Да и себе дороже.

Даже дальние родственники подкачали. Мистер Гилберт не желает об этом говорить, краснеет и идет пить виски, но слухи ведь все равно доходят: двоюродный брат его, живущий в соседней провинции — чуть ли не тот самый «квебекский херопожиратель», о котором недавно передавали по телевидению. Стыд и позор. Еще одна тяжелая тень на прыщавые плечи неудалого рода. Семь маленьких мальчиков мочатся теперь через розовенькие обрубки и никогда им не сказать кому–то: «Я люблю тебя и хочу, чтобы у нас были настоящие, живые дети».

Это ад. Такая жизнь ни к чему, но мистер Гилберт пока что живет. На работе у него нет ничего кроме металла, металлического запаха и cкрежета принтеров… Дома все сосредотачивается на мыслях: «Все. Хватит. Сегодня пусть уж все есть как есть, но завтра я положу этому конец.»

И конец все–таки придет. Но не завтра, а через семь месяцев. В декабре, незадолго до Рождества мистер Гилберт выпьет литр, попытается задушить свою волосатую ворсинку, не сможет этого сделать (руки обернутся в жалостную вату), разденется донага, возьмет из сарая ржавое мачете и, вереща как женщина–истеричка, пойдет по улице. Он будет оскорблять и клясть каждый камешек, каждый припаркованный автомобиль, каждый окурок. Он замахнется на старого кота, но тот благополучно скроется в прелом подвальном окне. Ошалевшие соседи вызовут полицию. Мистер Гилберт замахнется и на полицию. Они не вникнут в ситуацию и не попытаются стрелять в ноги. Гилберта уложат на месте. Пулей в голову. Его завернут в черный мешок и отправят в городской морг. И даже за то время, пока будет проводится вскрытие, тысячи подобных ему мистеров почувствуют полное отторжение от этого неудачного мира и начнут строить первые пробные планы как убежать. И не просто убежать, а незадолго до исчезновения сильно, смачно и непоправимо всем насолить.

Я много играл в детстве. Чаще всего один. Мне не нужны были сверстники и сверстницы. Фантазии у меня хватало. Мне и игрушки–то были не особо нужны. Чаще всего я просто ходил по комнате или по коридору, шевелил губами, размахивал руками и представлял, представлял, представлял….

Я представлял, что я нищий мужик лет двадцать пяти и живу на большом базаре. Я всегда одет в коричневую, брезентовую куртку и в коричневые штаны. Помогаю торговцам разгружать привезенные овощи, мясо и зерно. Они платят мне небольшие деньги, и я покупаю на них в харчевне еду, выпивку и папиросы. Спал мой мужик на чердаке блинной, закутавшись в вату и получая крысиные укусы в босые ступни.

Я представлял, что я старуха, которая живет в глухой деревне на отшибе. Живет с мужем и взрослыми детьми. Я кормила свиней, резала кур, копала картошку. Постоянно закатывала в банки огурцы, солила капусту. По вечерам я ходила в темную, горячую баню и часто заставала самую старшую и красивую дочку за яростной мастурбацией. Иногда у нас в хате случался потоп и все заливало водой до потолка. Я плавала по комнатам и обсуждала со своим стариком–мужем нашу беду. Посередине комнаты стояла русская печка. Я надевала водолазный костюм, ныряла и заплывала внутрь печи. Там под полом был потайной ход, который вел в другую комнату. Я переплывала туда. Несмотря на постоянную занятость работой, я была образованной старухой. У меня в горнице стояла полка с книгами. Исключительно русская классика. Иногда по праздникам я так напивалась, что теряла сознание и падала под стол.

Я представлял, что во время ядерной войны все люди живут в сырых подземных катакомбах. В страшной бедности и в болячках. Я был лучшим солдатом. Самым сильным. В катакомбах для меня даже была выделена своя комната. Я ходил по темным мокрым коридорам и направлял на людей свою огромную лазерную пушку. Они трепетали перед моей силой и величием. Несмотря на то, что я был охранником своего народа, я часто стрелял и пытал своих. Но и врагам доставалось тоже не на шутку.