Михаил Однобибл - Очередь

Не в силах заставить служащую молчать учетчик нащупал скрипучую половицу и мрачно по ней расхаживал. Доска охала и верещала. Но лихвинская опекунша не подозревала, кто и для чего мог жадно ловить из подпола каждое ее слово, что ее слова, если будут услышаны, посеют в городе новые ужасные раздоры. Она продолжала горько сетовать и называть имя Лихвина. Судомойка говорила о своей вине перед ним. Оказывается, это она по своим связям добилась перевода Лихвина из дровяника на работу внутрь музея. Жаль ей стало своего протеже, ночующего во дворе. Но она не учла, что музей, давая кров, усиливает соблазны. Картины далеких эпох распаляют воображение и вызывают к жизни дерзкие замыслы. Лихвин ухитрился проникнуть в тайну закрытых запасников. Как выяснилось, он искал порочащие Движкову сведения, чтобы шантажом добиться от нее внеочередного трудоустройства. Поразительно, что этот прохиндей сумел разыскать в запасниках меморандум Движковой. Зоя была в музее пару раз в жизни, но не поленилась составить и передать на хранение толстый том секретных воспоминаний. И Лихвин едва его не заполучил. Только бдительность кассира спасла музей от позора разглашения тайны. Запасники, конечно, перепрятали. Но и Лихвин с тех пор как сквозь землю провалился.

«Не топай, как слон, и не маячь из угла в угол! Голова от тебя кружится», – сказала судомойка. Учетчик подумал и сел, иначе они могли дойти до полного неистовства. Чем старательнее учетчик пытался заглушить судомойку, он даже подпрыгивал на половице, тем громче она говорила, чтобы он ее слышал. Перед тем как сесть, учетчик аккуратно закрыл створки окна. Теперь она могла говорить тихо. Но не поздно ли? Авторитеты украдкой заглядывали в окна, стоя на плечах гонцов. А прятавшиеся под полом время от времени бесшумно приподнимали за спиной служащей половицу. Учетчик видел мерцавшие в темноте медвежьи глазки стряпки Матвеевны.

Внезапно в пол снизу громко застучали. Лицо судомойки стало хищным. С девичьей сноровкой, неожиданной для ее возраста и комплекции, она сдернула туфли, босиком подкралась к месту стука, мягко, по-кошачьи опустилась на колени, приложила ухо к полу и надолго замерла. Она ничего не услышала, потому что схватила с печи толстый нож для строгания щепы и стала ковырять щель между половицами. Хотела заглянуть в подпол хоть глазком в надежде увидеть Лихвина. Наверно, он всюду ей мерещился после долгих поисков. Под полом, видимо, уловили ход мыслей служащей, потому что дружно затарабанили в разных местах одновременно, чего одиночка физически не мог. Судомойка пришла в ярость. Но на чем она могла выместить разочарование и горькую досаду? «Вот вам! Вот вам!» – пыхтела толстуха, бегая по полу и колотя пятками. Казалось, она гоняется за насекомыми и не остановится, пока не перетопчет всех.

Учетчик с тревогой посматривал в окно: как бы шум не привлек прохожих. Увидев приставленную к окну лестницу, люди могли подумать, что на дачу забрались хулиганы, и вызвать милицию. Но в маленьком переулке было пустынно.

Зря они безбожно затянули переговоры! Размеренная средняя осень кончились в одночасье. Ночью поднялся ветер. С рассветом над городом бушевал ураган. Учетчик угрюмо ходил вокруг холодной печи, переступая брошенные в беспорядке вещи. Сутки он томился на даче в одиночестве и неведении.

После неожиданного вторжения судомойки (хотя она в тот же день удалилась обратно в окно, другого пути у нее не было) переговоры пошли вкривь и вкось. Гонцы и авторитеты раскололись на группки, объединенные одним общим стремлением держаться от учетчика подальше. Внутри кружков подолгу шепотом совещались. Между собой кружки глухо, невнятно перебранивались. О чем, спросить было некого. Учетчик потерял доверие Богомольца и Глинчика, стряпке не доверял сам, а старые знакомые жуколовы сворачивали разговор на мелкую бытовую чепуху и дружно умолкали, если учетчик затрагивал нерв происходящего.

Возможно, учетчик совершил промах, когда откликнулся на зов судомойки, а не спрятался вместе со всеми под пол. Теперь судомойка знала, что на служебной даче поселился по меньшей мере один самовольный жилец. Она могла сообщить об этом московским хозяевам дачи. Авторитеты ждали облавы, ночью вскакивали от каждого шороха на улице и бежали к окнам.

Однажды гонец принес снаружи (так для краткости называлось все за дачным забором) тревожные вести. Авторитеты сбились в рой и загудели. В их восклицаниях, вздохах, обрывках фраз учетчик не улавливал смысла. Приблизившись, он обнаружил перед собой спины. Учетчик хотел протиснуться внутрь, но рой тек и двигался по комнатам так, что его центр, где читали и обсуждали донесение, ускользал от учетчика. Как он ни старался, его оставляли на периферии происходящего.