Александр Лекаренко - Лауданум Игитур

Торопясь, не делая перерывов, он выкурил три трубки одну за другой и обвис в кресле. Кажется, успел. На этот раз он опередил боль. Он пронзил ее тремя черными дымками, которые здесь, в этом мире — просто дымки, но в мире боли — это копья, пронзающие дьявола. И боль сдалась, уползла.

Его дыхание стало спокойным, бешеное сердцебиение сменилось ровным ритмом. Но подступающий приступ успел расколоть его сознание надвое. Он был здесь, в этом кресле — всклокоченный, бледный, умиротворенный человек, наслаждающийся тем невероятным облегчением, которое не знакомо тому, кто не испытал настоящей боли и предчувствия этой боли. Но где-то в другом месте, он был голым коричневым человеком, сидящим со скрещенными ногами на раскаленной скальной площадке, под отвесными лучами солнца. Он лыс, но волосы, обрамляющие лысину, спускаются до середины спины, грязная, полуседая борода падает на грудь. Прямо перед ним простиралась горная страна — хаос вздыбленного камня, пиков, плато и сухих осыпей. За ним был вход в пещеру, и он знал, что там — прохлада и прозрачная вода, сочащаяся из трещины в стене. Но он сидел, палимый солнцем, напряженно выпрямившись, с широко открытыми, невидящими глазами. Он спал.

Видение было предельно реалистичным, как и видение видения привидевшегося этому человеку. Он увидел, как с неба на него нисходит огромная птица с женской головой и женской грудью и разрывает на куски его утлое тело. Его внутренности вываливаются из вспоротого живота, его кровь впитывается в пыль, его сердце бьется в кровавой грязи. Затем птица с неподвижными глазами составляет его тело заново. Она дает ему новые кости из белого металла с желтым отливом, она вкладывает ему в грудь красный камень вместо сердца и наполняет его вены черным бальзамом. Человек видит себя, идущим во главе караванов, через бесплодные пески и горы, сражающимся в тысяче схваток с разноплеменными людьми и дьяволами, он видит себя тысячу раз убитым и тысячу раз возрожденным, потому, что вечный бальзам, текущий в его венах, делает его бессмертным. Он видит себя в храмовом зале перед земной богиней, увенчанной коброй, с алым фиалом в руке и в подземном святилище, в толпе людей, облаченных в красное, перед пьедесталом с черным двуполым божеством. На земле и под землей, во вращающемся воздухе и в бушующем огне, его дух — спокоен, вечен и несокрушим.

Он вернулся в свое бренное тело, ведомый его отчаянным призывом о мочеиспускании. А, вернувшись в свое кресло, попытался, было порефлектировать на тему — а не сходит ли он с ума? Но рефлексия была прервана непроизвольно вырвавшимся смешком — с чьего, интересно, ума? Впрочем, задуматься было о чем, впервые его транс, вызванный мигренью, столкнул его с чем-то запредельным. Впервые задумался он о том, откуда и куда ведет его нить его жизни. И насколько эта нить — его? Опиум, деньги, рубины, кровь — вот четыре вещи, которые вели его всю жизнь. Четыре — не число жизни. Четыре — число смерти. Вопреки нумерологии, арифметика его жизни насчитывала не менее тридцати случаев, когда он был на волос от смерти — и чудом спасся. И не менее тысячи трехсот тридцати, когда когтистая лапа закона могла прихлопнуть его, как муху или ободрать, как липку — до костей. Но не прихлопнула. Случай, приведший его в лес, заключался в следующем.

Бежав в Россию из объятого войной Таджикистана, он, будучи обладателем, возможно лучшей в Европе коллекции рубинов, оказался гол, как сокол, вследствие незнания каналов сбыта. Поэтому, подался в дело, дающее перспективу и в котором были тяги на уровне министерства — в милицию. Люди, которым он когда-то переводил в «царандое», теперь занимали очень приличные посты. Но они не понимали. Они решили, что ему нужна зарплата, звездочки и быстрая выслуга лет — для пенсии. Они пристроили его в батальон специального назначения и отправили назад — в Таджикистан. Причем все произошло так быстро, что он едва успел закопать свои рубины в подмосковном лесу. Трясясь в десантном самолете без обшивки, отопления и звукоизоляции и, время от времени, принимая ходящую по рукам бутылку водки, он горестно размышлял о том, что Россия стояла, стоит и стоять будет наивным идиотизмом своего служилого люда. Любому таджикскому, узбекскому, туркменскому менту он мог бы, сунув на лапу, прямо сказать, что ему надо. И получил бы. Но не таков русский офицер. Русский офицер, будь он хоть трижды взяточник и казнокрад, ни в жисть не поймет, что все, что нужно его боевому товарищу — это место участкового в г. Синепупинске и возможность спокойно продать ворованные рубины. Нет. Он обнимет, он поцелует, он выпьет бутылку водки и пошлет тебя в самую жопу, в самый ад — за выслугой лет.