Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

А как твоя мама приветлива по телефону… Как просит перезвонить попозже, если Глеба нет… Она не знает, что я замужем, что я из провинции, что через месяц уеду и когда мы увидимся, я располнею и стану теткой с двумя детьми и золотыми зубами. А пока…

Безвольно пощады просят

Глаза. Что мне делать с ними,

Когда при мне произносят

Короткое, звонкое имя?

Глеб стал обращаться со мной очень чутко. Как с больной. С другими девочками тоже. Однажды не выдержал и спросил:

— Этот сон… Ты специально меня дразнила? За мат на старте?

— О, господи, Глеб! Да это совсем невинный сон. Ну, что ж такое, ты ведь не маленький! Сон очень стильный. Шелковые халаты… Ты говорил, что читал в оригинале «Мерзкую плоть» — вот мне и приснилось.

— А стихи?

— Стихи Ахматовой.

— Не понимаю стихов.

— Не понимаешь?

Я прочла нараспев:

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем.

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»

И моего коснулся платья.

Как непохожи на объятья

Прикосновенья этих рук…

— Не понимаю!!

— Я слышала, что этот стих был очень популярен до революции. А как–то после, после революции, Ахматова стояла в склизком подвале в очереди за селедкой. Женщина сзади узнала ее и прочла: «Свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду». Ахматова так разозлилась, что даже не оглянулась.

— Интересно… Но нужен все–таки спорт. И воздух. Ты бы бегала по утрам!

Мы раскрутили Глеба на «спорт и воздух», он прокатил нас на яхте — всех троих. Долго отнекивался, что порван спинакер, но Кира вызвалась его зашить, Кира подхватила мою эстафету и рассказывала, как дрожали у шкипера руки, когда он помогал ей раскладывать парус. На канале Глеб разрешил нам управлять яхтой, и вечером, засыпая, я все еще шла под парусом, ловила ветер, и казалось, что кровать подо мной качают волны.

Я успела. Сдала диссертацию в совет. В последний момент вся комната помогала мне чертить графики и картинки — это придумала Кира. На прощанье Ольга привезла розы со своей дачи, я купила вино и торт, и уж совсем неожиданно мне подарили ожерелье. Вручал его эсэнэс, пригожий и вежливый:

— Мы провожаем главного члена нашего коллектива…

Ольга гордилась:

— Янтарь. Не какое–нибудь дерьмо.

Провинциалка с золотым зубом, мать троих детей и жена депутата, готовилась поздравлять писателя Игоря Чмутова. Обыкновенные подарки не годились, ведь меня не звали на день рождения, я просто хотела отличиться, проявить остроумие и симпатию.

Ворона серотелая гуляет не спеша,

Моя осиротелая в ней каркает душа.

У Чмутова был хороший рассказ про ворон, вот мне и вспомнился стишок одного студийца, Чанышева. Я изобрела фокус с любимым числом именинника: раз год рождения делится на девять, с ним можно делать все, что угодно. Комплект шуток становился похожим на тот набор, что недавно подарил моей Лельке мальчик из садика: остатки маминой губной помады, пузырек из–под духов и хорошо облизанный камушек. Я сконструировала стишок:

Он по Ч(е) муто всюду вхож, —

Остерегаюсь этих глаз,

Он — полуденди–полубомж, —

Себе командую я: «Фас!»

P. S.: написано не гладко — так проще отгадать загадку.

Это было остроумие для открытки. А подарок? Объединяющей идеи не нашлось. Я купила видеокассету на английском и решила завернуть ее в свою статью. Ведь я же прочла чмутовский текст о числах, вдруг и он полистает мой хит — «Режимы стояния и ходьбы на месте двуногого шагающего аппарата».

Я раскапываю в библиотеке коробку, полную слезовыжимающих средств: пожелтевшие оттиски, распечатки, черновики, графики на ломкой миллиметровке. Запах пыли… Мне сразу становится себя жаль. Хочется думать, что хоть в чем–то виноват шеф: не оценил, не направил в дальнейшей работе. Я уже плохо понимаю свои статьи. Кроме шуточной, популярной, про волка из «Ну, погоди!»: как волку покинуть аттракцион, чтоб самолетик вновь его подобрал. Эту задачку хвалил даже шеф, я давала ее как курсовую, а в СППИ заклеймили: «Не имеет практического применения».

Вот и лакомая пилюля — письмо из Кембриджа. Адресовано еще в СССР, в Свердловск, на улицу Софьи Ковалевской… Я уволилась, так и не добравшись до Красовского, но письмо долго читали в первом отделе, прежде чем переслать в СППИ. Получив почтовое отправление со старого места работы, отодрав сургуч, разрезав шпагат, разорвав трескучую коричневатую бумагу, я не сразу поверила, что внутри не профсоюзная карточка — там был конверт с обратным адресом London, Cambridge, «Who is who in the World of business and intellectual women». Голубой конверт с прозрачным окошечком. С моей фамилией. С компьютерными английскими буквами. В письме уверяли, что издание респектабельное и не коммерческое, в письме просили прислать сведения о себе, и срок отсылки был указан — месяц назад.