Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Над чем здесь сидеть?

Но я проваливалась в его постановки. Шефу казалось, я слишком долго программирую, а я не понимала, как он работает. И когда . Казалось, он лишь выступает, пишет книги и ездит на конференции. В перерывах ставит задачи. Шеф писал уравнения красивым почерком, я смотрела, замирая и радуясь: сейчас сделаю, сейчас все получится! Но спотыкалась. Каждый раз. Начиная с третьего курса. Иногда ошибался шеф, иногда я действительно слишком старалась. Перед декретом я разбирала его статью «О стоянии двуногого аппарата».

— Ириночка, над чем тут думать? — изумлялся шеф. — Раз–раз — и готово!

Я огорчалась, что у меня плохо с интуицией, но не могла лететь вперед, не разбирая дороги. В конце концов, нашла у шефа ошибку. Он нахмурился, дал «добро» на дальнейшее ковырянье и устремился к новой цели, он сдавал в печать монографию… Как же любила я эту задачу! Выводила формулы. Рисовала картинки. Исследовала все варианты: корпус колеблется, корпус раскручивается, корпус выходит на удар — аппарат опрокидывается. Заканчивала работу уже в Свердловске, обнаружив новые связи, прыгала от радости: «Ай, да я!» Когда вернулась в Москву, шеф наконец разглядел мои картинки и поставил на семинаре мой доклад. Он выступил с заключительным словом. Говорил выразительно. Жестикулировал:

— Настоящие сведения добыты Ириной Борисовной Горинской с редким усердием и научной добросовестностью. В силу природного легкомыслия я в свое время пропустил их мимо ушей, и теперь ошибочный фазовый портрет, которому место в помойной яме, красуется в моей монографии!

В шефовой книге и правда красовалась неверная картинка, но в какой толстой книге нет ошибок? Я вдруг усомнилась, что моя добросовестность уместна. После доклада подошел Глеб:

— Так и думал, что той картинки быть не может! Покажи–ка другие. Ага, ага…

Я разложила перед ним все пятнадцать:

— Смотри, как красиво. Параметр меняется, пузырик схлопывается, зато тут появляется кривая… Переход через асимптоту… — я вновь засомневалась. — Слушай, зачем это надо? Эта точка, эта кривая… я столько над ними билась. Какая разница, как они расположены?

— Это важно, потому что это истина. Даже случай Ковалевской не нашел приложений… А сейчас над чем ты корпишь?

Я показала новую задачу. Отдала черновики двух глав. Он пришел в ужас.

— Кошмар! Ни одной строгой постановки! Ты почему так формулируешь?

— Это не я. Это шеф.

— Он выдающийся дилетант! У него нюх. Он умеет… Ирина, ты должна работать корректно. Ставь задачу стабилизации!

Шеф к участию Глеба отнесся ревниво. Просил впредь никому не показывать сырой материал . Я извинялась перед Глебом, что не смогу легализовать его вклад. Глеб отмахнулся, почесал затылок:

— Может, поможешь мне с одним делом? Купить хрусталь… — он запнулся, — для взятки хирургу. У нас бабушка готовится к операции.

— Конечно, помогу, пойдем! Мне как раз надо купить расческу.

Мы двигались в весенней вечерней толпе от Маяковки в сторону Белорусского. Глеб — как двуногий шагающий аппарат, я — с трудом попадая в такт. Я достала из сумочки шоколад, разломила, он замотал головой. Я удивилась.

— Как можно не любить шоколад?! — Он что–то промычал, я догадалась: — Диатез?

Он хмуро отрубил:

— Прыщи!!

Показалось, мальчик привирает. Модный мальчик в джинсовом костюме. Лоб высокий и чистый, густые ресницы. Мальчику под тридцать.

— Как твоя гонка?

— Меня дисквалифицировали.

— За что это?

— За мат на старте.

Я вдруг многое про него понимаю:

— Твой отец, когда женился, был профессором?

— Просто рано им стал.

— Ну, да, конечно. И вас с Пашей водили в одинаковых костюмчиках. Китайских, шерстяных. Или в матросках. Все встречные тетеньки умилялись: «Ах, какие хорошенькие!» И теперь ты хочешь быть другим. Грубым шкипером. А я… Я даже в хрустале не разбираюсь. Я… я, наверное, ухаживаю за тобой, Глеб. Можно?

— Валяй. У тебя получается. Но ведь твой отец тоже профессор!

— Он получил звание, когда я из дома уехала! А я бы тоже хотела стать профессором…

— И как бы тогда одевалась?

— Один–один, — я болею против себя, за Глеба. — Может, ну его, этот хрусталь? Сколько ваз у вашего хирурга? Столько цветов, наверное, не дарят… Смотри, чешский набор для крюшона, какой красивый!

Он волнуется: набор не стоит тех денег, что выдала мама, но я советую:

— Скажешь маме, что выбирал вместе с девушкой. Она обрадуется, вот увидишь.